— Честно признаться, выбирал его не я, а родители, ещё в девяностых. Кстати, — он широко улыбнулся, — будешь жить в моей старой комнате.
— Здорово, — Володя улыбнулся в ответ, но тут же стал серьёзным: — Так ты живёшь в родительском доме? А отец где?
От Юриной улыбки не осталось и следа, его тон мигом стал холодным. Володе даже показалось, что Юра процедил сквозь зубы:
— У отца уже давно своя жизнь, своя семья. В другом городе.
— И вы совсем с ним не общаетесь?
— Созваниваемся иногда, — отмахнулся Юра. — Так, мы почти на месте.
Юрин дом мало отличался от остальных: двухэтажный, светлый, окружённый двором в пару квадратных метров и невысоким забором. Правда, Володе показалось, что всё это было меньше, чем у соседей.
«Впрочем, — про себя рассудил он, — Юре незачем больше, раз живёт один».
Дом встретил Володю запахом Юриного парфюма и старой мебели. Миниатюрная прихожая вмещала лишь вешалку на несколько курток, столик с газетницей и вазой для ключей. Отсюда вела лестница на второй этаж — туда Юра сразу и повёл Володю.
— Здесь туалет с ванной, там кладовка, вот моя спальня, — поднявшись наверх, показывал Юра. Он остановился перед дверью с плакатом Фредди Меркьюри, улыбнулся и распахнул её. — А здесь будешь жить ты. Чувствуй себя как дома. Кстати, ничего, что кровать узкая?
— Всё в порядке, — рассеянно бросил Володя, оглядываясь вокруг.
А Юра засуетился:
— Можешь занимать все полки, — затараторил он, открывая дверцу старенького платяного шкафа. — Я забыл спросить, взял ли ты с собой полотенце, но если не взял, то вот…
— Юра, — остановил его Володя, улыбнувшись, — не беспокойся, я разберусь. Ты же сказал «как дома», верно?
Юра кивнул и ответил сконфуженно:
— Тогда разбирай вещи, приходи в себя, а я пока приготовлю ужин, — и удалился.
Удивительно было оказаться в комнате, в которой Юра жил в юности — после переезда из Украины. Тогда его с Володей уже разделяли километры и страны, тогда они уже потеряли дороги друг к другу. Юра будто специально ради этого дня оставил комнату почти нетронутой — чтобы сердце Володи защемило, чтобы пробудилось его воображение, чтобы он представил, как Юра писал ему в Россию за этим самым столом. Ведь писал же? Чтобы представил, как Юра ворочался на этой самой кровати, пытаясь избавиться от мыслей о Володе. Ведь ворочался, ведь не спал? Ведь не мог же он забыть его сразу, как только уехал! Удивительно, но Володя ничего не знал о том времени.
Разбирая чемодан, он искал взглядом, куда положить ежедневник, поставить зарядку для телефона, повесить пиджак. Но не находил удобных для вещей мест — отвлекался то на полки, заставленные книгами на русском и немецком, то на старый магнитофон и кассеты для него, то на аккуратные стопки журналов и тетрадей. И, конечно же, на самый главный предмет в этой комнате — пианино. Чёрное, на вид старое и очень пыльное. Володя отметил, что Юра вытер пыль везде, даже в шкафу на полках и в ящиках, а про пианино, видимо, забыл. И, кстати, кроме пианино, в этой комнате не было ни одной вещи, которая намекала бы, что Юра пишет музыку именно здесь. Очевидно, его кабинет располагался в другом месте.
Постоянно отвлекаясь, Володя разбирал вещи больше часа, но после того, как Юра позвал его ужинать, бросил дело незавершённым и спустился вниз.
Совмещённая с кухней гостиная была тесно заставлена мебелью, которую обычно называли классической, но Володя назвал бы её старомодной: полосатый диван с кучей подушек, пушистый, в горошек, ковёр на полу, тканевые абажуры на светильниках, плотные шторы на окнах, кухонный гарнитур с резными дверцами — и всё это в обрамлении обоев в ромбик. Словом, совершенно не в Володином вкусе — но почему-то всё это ему понравилось.