Не осознавая, что делает, он вбежал в первый же душевой отсек, схватился за красный вентиль и выкрутил его до конца. В голове завопил внутренний голос, такой громогласный, что невозможно было понять, чего он хочет и о чём кричит. В ушах звенело.
Очки моментально заволокло паром, на рубашку брызнула горячая вода, кончик красного галстука промок насквозь.
Володя выдохнул, закрыл глаза и сунул руку под поток кипятка. Вода обожгла кожу, он едва сдержал крик, но спустя мгновение боль пропала, сменившись эйфорией. Его будто подбросило в небо, и он завис в дымке. Страх, паника, ненависть — всё осталось там, внизу, а здесь хорошо, свободно. Он парил в мире мёртвых эмоций и мёртвого времени.
— Эй, Володь, ну как там вода? — Раздался голос заглянувшего с улицы Юрки. — Детвора уже вопит!
Володя судорожно спрятал покрасневшую, обожжённую руку за спину, вышел из отсека.
— Кхм… — прокашлялся, — заходи, уже нагрелась.
«Почему именно сейчас, почему так внезапно? Он же на пляже тоже постоянно в плавках носится, и ничего…» — паниковал Володя внутренне, внешне оставаясь спокойным, умудрялся даже прикрикивать на заходящих строем в душевую детей. И сам себе отвечал: «Потому что это болезнь, потому что я — больной. А это — очередной приступ!»
Но потом стало ещё хуже, пришло ещё одно осознание, которое могло бы быть приятным в любой другой ситуации, но только не в этой. Володя понял, что его не просто влекло к Юре. Володя в него влюбился. А разве в него вообще можно было не влюбиться? В такого задорного, настоящего, местами наивного, но умеющего становиться серьёзным, когда нужно. Такого искренне стремящегося дружить.
И за этим своим чувством, от которого, в отличие от «болезни», было не спрятаться, Володя не замечал, как всё усугубляет.
Чего только стоила его колоссальная глупость, когда он взял ключи от лодочной станции и уговорил Юру сплавать вниз по реке — к барельефу старого графского поместья. До руин они так и не доплыли, Юра завёз его в заводь с прекрасными белыми лилиями, а на обратном пути, уставший и нагретый солнцем, Володя предложил искупаться. Юра не был против, но сконфузился — не взял плавок. А Володе в тот момент в голову не пришло совсем ничего постыдного — ну нет и нет, ну ведь оба парни, чего там не видели. Опомнился, только когда уже Юра стягивал с себя футболку.
Володя даже очки снять забыл, с разбегу сиганул в реку, спеша скрыться от неправильных желаний, захвативших его сознание. Сжал в кулаке очки, проплыл метров двадцать — приятная прохлада воды немного остудила голову. А когда вернулся на отмель, увидел, как Юра, стоя по пояс в воде, прикрылся руками — бледный и... какой-то смущённый. Отчего только? Смущаться тут нужно было Володе…
И шальная, непристойная мысль ворвалась в голову: что, если сейчас подойти к нему, взять мокрыми ладонями его лицо, заглянуть в сверкающие от солнца глаза… И поцеловать? Его губы тёплые или холодные? Какие они на вкус — как речная вода? И чтобы по-настоящему, чтобы прижаться и…
Перед глазами буквально заискрило от этого яркого, манящего образа, и одновременно так страшно, так мерзко стало от самого себя, что Володя, чтобы хоть как-то скрыться, чтобы Юра не видел его таким, чтобы, не дай бог, не прочитал в его глазах то, что вертелось в мыслях, — нырнул, ушёл с головой под воду. От речной воды защипало открытые глаза, изо рта вырвалось несколько пузырей воздуха.
А когда вынырнул и глянул на Юру — тот будто стал ещё бледнее. Переживая за него, Володя приблизился на пару шагов. Спросил, всё ли нормально — вдруг плохо стало, вдруг судорога или солнечный удар? А Юра, будто бы непроизвольно, дёрнулся в сторону, отступил от него на шаг, его щёки заалели…
Напуганный тем, что его «болезнь» вернулась, Володя так зациклился на том, чтобы защитить Юру от неё, что не заметил, как всё перевернулось с ног на голову: Юра влюбился в него.
***
Спустя много лет после этой истории «Ласточка» звала его к себе, Володя стремился в тот лагерь, он искал его — и нашёл. Они с Юрой договорились встретиться там спустя десять лет. Володя приехал в назначенный день, но Юры там не оказалось. Они не встретились ни через десять, ни через одиннадцать, ни через пятнадцать. Юры там не было никогда. А Володя был.
Он приезжал каждый год и видел своими глазами, как разрушается заброшенная в девяностых «Ласточка», как высыхает река, как блекнет, ветшает и опадает на землю хлопьями старой краски память их юности.
Но почему Володя до сих пор был здесь? Что заставляло его разглядывать торчащий среди деревьев флагшток спустя двадцать лет?
Герда скулила, просясь на улицу, а Володя прижался лбом к оконному стеклу, не в силах отвести взгляда от леса, скрывающего руины старого пионерлагеря. Там за стеклом — двор, за двором — тонкая полоска пролеска, за ним — берег пересохшей реки, а на берегу — их ива.