Но он уже давно не таил никаких обид по этому поводу. Когда-то давно, может быть, — да, хотелось, чтобы Игорь был целиком его, хотелось не делить его ни с кем. Но всё это прошло. Страсть прошла, ревность — тоже. Остались лишь вот такие встречи в отеле — скорее для тела, чем для души. И ещё разговоры. Важнее всего было то, что с Игорем можно было говорить, не притворяясь.
Всё же Игорь оставался для Володи близким человеком. Не тем «близким», который «родной» или «любимый», а тем, который «такой же». Больше, чем друг. Тот, кого он хорошо знал и кто много знал о самом Володе. Может быть, даже слишком много.
Володя никогда не был в него влюблён. Знал, что любовь выглядит иначе и иначе чувствуется. Что, когда любишь человека, готов на всё ради каждой возможности быть с ним. Но в их случае на месте Игоря мог бы оказаться кто угодно, главное — мужчина. Но хорошо, что это был именно Игорь — потому что когда-то он смог вытащить Володю из того болота, в которое он себя загнал. Помог разобраться, понять и принять свою суть.
***
Запах бумаги, дерева и парфюма, старый запах, старомодный, знакомый, родной — он всегда витал в этом кабинете. Казалось, даже когда здесь ещё не было офиса, не было дома — этот запах был. Раньше Володя часто заходил сюда, и аромат успокаивал его и вселял уверенность. Но он понимал, что это иллюзия — дело в человеке, который раньше дневал и ночевал в этом кабинете.
Теперь же дневать и ночевать, отдыхать и работать здесь предстояло Володе.
Кабинет выглядел как музейная комната: массивный дубовый стол по центру, такие же книжные шкафы вдоль стен, большой кожаный диван возле окна, но ни единого личного предмета, ни бумажки, ни даже пылинки — пустота, свойственная нежилому помещению, и тишина.
Володя обошёл стол и сел в удобное кожаное кресло, опустил руки на большую лакированную столешницу, гладкую и холодную. Обернулся налево, проверил пропущенные звонки на телефоне — единственной современной вещи в кабинете. Посмотрел перед собой: в центре стола стоял органайзер для письменных принадлежностей, старомодный, украшенный бронзовыми львами, и совсем уж бесполезная в компьютерной эре вещь — пресс-папье. А фото справа заставило Володю поморщиться. Это была семейная фотография: на фоне единственного большого окна этого кабинета замерла хрупкая невысокая женщина — мать, её обнимал Володя, молодой, двадцативосьмилетний, ещё в очках. А рядом с ним стоял мужчина, тоже высокий, тоже в очках, тоже брюнет — отец.
Володя вспомнил, что запечатлённый на фото момент — это день открытия офиса. Тогда отец сказал ему: «Когда-нибудь это всё будет твоим… Но пока этот день не настал, не смей трогать и тем более двигать мой стол!» Володя улыбнулся, вспомнив, как отговаривал отца ставить в небольшой кабинет такую громадину, они даже поссорились, но, разумеется, не всерьёз.
И вот спустя одиннадцать лет настал тот день, когда «всё это» стало его, Володиным. По документам это произошло не сегодня: отец заранее оформил передачу имущества. Но вот сейчас Володя понял окончательно и бесповоротно, что отца больше нет. Именно сейчас, когда вошёл сюда без стука, сел в кресло, как хозяин, и по-хозяйски положил руки на огромную холодную столешницу.
Теперь же в дверь — новую, отремонтированную сегодня утром, — постучали ему. Это был Брагинский, старый друг отца, товарищ и деловой партнёр. Ещё в середине девяностых он буквально своими руками, связями и умом помог перенести Володин с отцом бизнес из Москвы в Харьков и упрочил их положение. Он помогал и потом: все эти годы был верным другом и наставником Володи — и до сих пор оставался им.
— Ну и как тебе на твоём новом месте? — начал Брагинский, но, взглянув на Володю, резко замолк.
«Я не на своём месте», — пронеслось в голове, но Брагинскому Володя ответил:
— Нормально.
— Давай водки принесу, помянем?
Володя отрицательно помотал головой.
— Я за рулём, вечером ещё ехать.
— Тогда, может, просто чайку? Жена печенье испекла, передала угостить.
Володя промолчал.
— Ну ладно, — тяжело вздохнул Брагинский и, подойдя к Володе вплотную, похлопал его по плечу. — Зови, если что.