В полумраке кто-то сдавленно ойкнул, а на соседней кровати завозились — это Саша с головой залез под одеяло. Володя ткнул Юрку локтем в бок и еле слышно прошептал прямо в ухо:
— Юра, полегче, они же совсем не уснут!
Но Юрка уже вошёл в раж:
— Ночью там было спокойно — ну разве что дверцы шкафов сами собой открывались, но ничего не грохотало и не шумело. А утром р-раз — кого-то мёртвым найдут! И так, что ни утро — в постели мертвец. Страшный: глаза навыкате, рот застыл в крике, язык высунут и шея… синяя! Искали виновного, искали, так и не нашли. Бросили этот санаторий. Деревенские, что жили неподалёку, в Горетовке, разграбили усадьбу: ни кирпичика там не оставили — всё растащили себе дома строить. Сейчас в том месте уже ничего не напоминает о графском доме, который когда-то там стоял, кроме одного: в зарослях черёмухи до сих пор можно найти барельеф, на котором высечен профиль графини, у неё на платье прицеплена алмазная брошка. Об этой легенде все давно забыли, но вот построили наш лагерь и вспомнили! — Юрка совсем понизил голос: — Сейчас я вам открою большой секрет, только вообще никому ни слова, ладно?
— Ладно, ладно, ладно, — зашептали со всех сторон.
— Точно? Честное октябрятское даёте?
— Да-да! Ну говоли уже, говоли, Юла!
— Мертвеца нашли и здесь! Вот прямо здесь, в соседнем отряде! Покойник тут был только один, потому что после его смерти пионеры нашли его дневник, прочитали и всё узнали. Он писал обо всех странностях, которые происходят здесь ночью. Мертвец этот — вожатый, совсем молодой, первый год в лагере…
— Кхм… — Володя кашлянул, скептически приподнял бровь.
Юрка хитро глянул на него и кивнул, мол, да-да, про тебя, и продолжил:
— Он страшно боялся за свой отряд, а дети, как назло, очень плохо спали по ночам. С ними не спал и вожатый, всё ходил, следил, переживал. И вот однажды ночью, когда все уснули, вожатый уже не смог — режим сна сбился. Он сидел, записывал в тетрадку, которая была у него чем-то вроде дневника, всё произошедшее за день: куда и как ходили с ребятами, как те себя вели и так далее. И вот слышит он в тишине шорох, будто ткань волочится по полу. Вожатый насторожился, — уж больно странный звук, — выключил свет, лёг в темноте, замер. Сначала ему ничего не было видно, но только глаза привыкли, только он смог узнать очертания шкафа и тумбы, как увидел, что дверца распахнулась. Сама собой, беззвучно и резко, будто не открывалась совсем, а так и была открытой. Раз моргнул вожатый, смотрит — шкаф закрыт, дверца, как должна быть, закрыта! Удивился, не показалось ли ему, включил свет, всё записал. На следующую ночь повторилось то же самое. Он снова услышал шорох ткани об пол, и снова наступила тишина, и снова сами собой стали открываться дверцы. А в комнате пусто, ни теней, ни звуков! Но только он моргнёт, раз — одна дверца открыта, моргнёт второй — та закрыта, открыта другая! И всё происходит в мёртвой тишине!
Такая же тишина, как и в Юркиной истории, повисла в комнате. Дети слушали и даже дышать старались реже и тише. Где-то в стороне постукивали зубы. Юрка хмыкнул про себя: «Лишь бы не зажурчало».
— Так вот… Вожатый пошёл в Горетовку, узнал у старожилов легенду про графиню и пропавшую брошь. И догадался, что звук — это шелест её чёрного платья. Он хотел понять, отчего закрываются и открываются дверцы шкафов, но так и не узнал: на следующее утро его нашли мёртвым. Задушенным, с глазами навыкат…
— И с синей шеей? — сдавленно прохрипел Саня.
— С синей, — кивнул Юрка. — Милиция расспрашивала всех жителей деревни. Когда очередь дошла до того самого старика, он рассказал им всё то же самое, что и вожатому. Милиционеры подумали, что он от старости уже чокнутый, и не поверили болтовне про графиню. Что она бродила сначала по своему дому, а когда дом разрушился — по лагерю. Что и сейчас бродит, ищет брошь, которую ей подарил граф. А когда не находит, злится и душит первого, кого заметит неспящим. Потому что думает, тот, кто не спит — вор, который украл её брошь. Ведь он — единственный, кого совесть мучает так сильно, что не даёт уснуть.
Юрка перевёл дыхание, и в его рассказ вклинился Володя:
— Поэтому, ребята, после отбоя нужно спать.
— Да-да, — закивал Юрка, — лежать и молчать, чтобы и вы были целы, и ваши вожатые тоже. Иначе услышите шорохи графского платья и увидите, как графиня открывает дверцы и ищет брошь. Тут она вас и поймает! А ваши вожатые, между прочим, тоже ночами не спят — за вас переживают, прямо как тот вожатый-мертвец.
История произвела на детей сильнейшее впечатление: мальчики зажмурились, не издавая ни звука и не шевелясь, лежали под натянутыми до подбородка одеялами.
Володя с Юркой переглянулись. Не стоило сейчас уходить от детей — это было ясно обоим, и они расселись по углам. Сидели молча: Володя — возле окна, а Юрка — возле двери, скучали.