Я очнулся от моего обморока вовремя, чтобы увидеть свершение трагедии, закончившейся смертью того, кто сам был главным ее орудием. Он не оказал никакого сопротивления и, заколотый в спину Питерсом, мгновенно пал мертвым. Я не буду останавливаться на страшном пиршестве, которое за этим последовало. Можно вообразить подобное, но слова не имеют власти напечатлеть в уме изысканный ужас такой действительности. Да будет достаточно сказать, что, укротив до некоторой степени снедавшую нас бешеную жажду кровью жертвы и, по общему согласию, бросив в море отрубленные руки, ноги и голову вместе с вырезанными внутренностями, мы пожрали остаток тела по кускам в продолжение четырех навеки памятных дней семнадцатого, восемнадцатого, девятнадцатого и двадцатого числа сего месяца.
Девятнадцатого набежал ливень, который длился пятнадцать или двадцать минут, и мы ухитрились собрать несколько воды с помощью простыни, выловленной нами из каюты нашей драгой как раз после бури. Все, что мы собрали, не превышало полгаллона; но даже этот скудный запас придал нам сравнительно много силы и надежды.
Двадцать первого мы снова были доведены до последней крайности. Погода продолжала быть теплой и приятной, время от времени возникали туманы и дул легкий ветерок, по большей части с севера к западу.
Двадцать второго, когда мы сидели, тесно прижавшись друг к другу и мрачно размышляя о нашем жалостном положении, в моем мозгу внезапно блеснула мысль, которая вдохнула в меня яркий луч надежды. Я вспомнил, что, когда фок‑мачта была срублена, Питерс, находившийся в наветренной стороне у грот‑русленей, передал мне в руки один из топоров, прося меня положить его, если возможно, в надежное место, и что за несколько минут до того, как последним сильным ударом моря опрокинуло и залило бриг, я отнес этот топор в бак и положил его на одну из коек бакборта. Я думал, что, если мы достанем этот топор, нам будет возможно прорубить дек над кладовой и таким образом снабдить себя провизией.
Когда я сообщил об этом плане моим товарищам, они издали слабый вскрик радости, и мы все двинулись к баку. Трудность спуститься здесь была более велика, чем пройти в каюту, ибо отверстие было гораздо меньше; нужно припомнить, что весь сруб над люком возле капитанской каюты был стащен прочь, между тем как проход к баку, который был простым люком около трех квадратных футов, остался нетронутым. Я не поколебался, однако, сделать попытку спуститься; и с канатом, обвязанным вкруг моего тела, как и прежде, я смело нырнул туда ногами вперед, поспешно направился к койке и, при первой же попытке, принес наверх топор. Он был приветствуем величайшим исступлением радости и торжества, и та легкость, с которой он нам достался, была сочтена за предзнаменование нашего окончательного спасения.
Мы начали теперь прорубать дек со всей энергией вновь воспламенившейся надежды. Питерс и я, мы брались за топор по очереди, ибо раненая рука Августа не позволяла ему сколько‑нибудь помогать нам. Так как мы были еще столь слабы, что с трудом могли стоять не держась и, следовательно, могли работать только минуту или две не отдыхая, скоро сделалось очевидным, что потребуется много долгих часов, дабы закончить нашу работу – то есть прорубить отверстие, достаточное, чтобы дать свободный проход к кладовой. Это соображение, однако, не лишило нас мужества, и, после того как мы работали всю ночь при свете луны, нам удалось осуществить наше намерение с наступлением дня, двадцать третьего числа.
Питерс вызвался сойти вниз и, сделав все приготовления, как и раньше, спустился и вскоре вернулся с небольшой банкой, которая к нашей великой радости оказалась наполненной оливками. Разделив их между собой и пожрав все с величайшей жадностью, мы еще раз спустили Питерса вниз. На этот раз ему удалось превзойти наши величайшие надежды, ибо он тотчас вернулся с большим окороком ветчины и бутылкой мадеры. Этой последней каждый из нас хлебнул по малому глотку, ибо мы знали по опыту опасные последствия того, что будет, если позволить себе много. Окорок, кроме каких‑нибудь двух фунтов около кости, был несъедобен, ибо совершенно был испорчен соленой водою.
Пригодная часть была разделена между нами. Питерс и Август, не способные сдержать свой голод, в тот же миг проглотили свою долю, я же был осторожнее и съел лишь маленький кусок моей доли, боясь жажды, которая, я знал, последует. Затем мы отдыхали некоторое время от нашей работы, которая была нестерпимо трудной.
Около полудня, чувствуя себя немного окрепшими и освеженными, мы еще раз возобновили нашу попытку доставать провизию, Питерс и я попеременно спускались вниз более или менее успешно, и так до заката солнца. В продолжение этого промежутка времени мы имели счастье принести всего‑навсего четыре маленькие банки оливок, другой окорок, большую бутыль, содержащую около трех галлонов чудесной мадеры, и, что доставило нам еще более удовольствия, небольшую черепаху из породы галапаго – несколько таких черепах было взято на борт капитаном Барнардом, когда «Грампус» выходил из гавани, со шхуны «Мэри Пигтс», которая как раз возвращалась с ловли тюленей в Тихом океане.
В последующей части этого повествования мне часто придется говорить о черепахе этого рода. Ее находят главным образом, как это знает большинство моих читателей, на группе островов, называемых Галапагосские, название, которое произошло от имени животного – испанское слово «галапаго» значит пресноводная черепаха. По особенности внешнего вида и способу двигаться черепаху эту иногда называют слоновой черепахой. Часто эти черепахи бывают огромных размеров. Я сам видел нескольких, которые могли весить от ста двадцати до ста пятидесяти фунтов, хотя я не припомню, чтобы какой‑либо мореплаватель видел таких, которые весили бы более восьмисот фунтов. Их внешний вид страшен и даже отвратителен. Шаги их очень медленные, туловище их тащится около фута над землей. Шея у них длинная и чрезвычайно тонкая: от восемнадцати дюймов до двух футов очень обычная длина, и я убил одну, у которой расстояние от плеча до конечности головы было не менее чем три фута десять дюймов. Голова у них имеет поразительное сходство с головой змеи. Они могут существовать без пищи почти невероятно долгое время; знают случаи, когда они были брошены в трюм судна и находились там два года без какой‑либо пищи, оставаясь такими же жирными и во всех отношениях в таком же добром состоянии по истечении этого времени, как и тогда, когда они впервые были посажены туда. Одна особенность этого необычайного животного делает его похожим на дромадера, или верблюда пустыни. В сумке у основания шеи они носят постоянный запас воды. В некоторых случаях, убивая их после того, как целый год они были лишены какого‑либо питания, в их сумке находили даже по три галлона совершенно пресной и свежей воды. Их главная пища – дикая петрушка и сельдерей, портулак, морская солянка и индейская смоква; питаясь этим последним растением, они находятся в великолепном благополучии, а растение находят в большом количестве на холмах около берега, где было найдено само животное. Черепахи эти составляют превосходную и чрезвычайно питательную пищу и, без сомнения, послужили средством для сохранения жизни тысячам моряков, занимающихся ловлей китов и другими промыслами в Тихом океане.
Та, которую нам так счастливо удалось добыть из кладовой, не была больших размеров и весила, вероятно, фунтов шестьдесят пять или семьдесят. Это была самка, и в очень хорошем состоянии, ибо она была чрезвычайно жирной и имела в своей сумке более четверти галлона свежей пресной воды. Для нас это было, конечно, сокровищем, и, упав на колени в общем порыве, мы вознесли горячие благодарения Богу за такую своевременную помощь.
Нам было очень трудно протащить животное через отверстие, ибо его барахтания были неистовы, а сила изумительна. Она чуть не вырвалась из рук у Питерса и почти скользнула назад в воду, но Август, набросив ей на шею веревку с затяжной петлей, держал ее таким образом, пока я не вскочил в отверстие рядом с Питерсом и не помог ему поднять ее кверху.
Воду мы осторожно вылили из черепашьей сумки в кувшин, который, как нужно припомнить, был принесен раньше из каюты. Сделав это, мы отломали горлышко у одной из бутылок, чтобы с помощью пробки сделать что‑то вроде стакана, содержащего в себе не полные полчарки. Потом каждый из нас выпил такую мерку, и мы решили ограничиваться таким количеством на день, пока это будет длиться.
В продолжение двух‑трех дней погода стояла сухая и приятная. Постельное белье, которое мы достали из каюты, так же как и наша одежда, совершенно высохло, так что мы провели эту ночь (двадцать третьего) с некоторым удобством, радуясь спокойному отдыху, после того как мы досыта поужинали оливками и ветчиной с малой порцией вина. Боясь, что что‑нибудь из наших запасов соскользнет за борт ночью, в случае если бы поднялся ветер, мы прикрепили их, как могли, веревками к обломкам ворота. Черепаху нашу нам очень хотелось сохранить возможно дольше, и мы поэтому перевернули ее на спину и разными другими способами тщательно закрепили.
Глава тринадцатая
На восходе солнца, когда мы собрались возобновить наши попытки достать что‑нибудь из кладовой, начался сильный ливень с молнией, и мы принялись собирать воду с помощью простыни, которой уже пользовались для этой цели. У нас не было другого способа собирать дождь, как держать простыню оттянутой в середине с помощью цепи. Вода таким образом, направляясь к средоточию, капала в кружку. Мы почти наполнили ее таким способом, как вдруг налетел сильный шквал с севера, и принудил нас оставить это занятие, ибо остов судна стал так сильно качаться, что мы не могли больше стоять на ногах. Мы перешли тогда на перед и, привязав себя крепко к остаткам ворота, как и раньше, стали ожидать событий с гораздо большим спокойствием, чем мы могли бы предвидеть или представить возможным при данных обстоятельствах. В полдень ветер посвежел, переходя в двухрифовый бриз, а к ночи в упорный шторм со страшным волнением. Опыт научил нас, однако, лучшему способу устраивать привязи, и мы провели эту угрюмую ночь в сравнительной безопасности, хотя почти каждое мгновение валы нас совсем затопляли и мы были в ежеминутном страхе быть смытыми. К счастью, погода была такая теплая, что вода была не так уж неприятна.
ebooksa