Мне все ясно. Эти гении, которым Шмитт воздает почести в своих книгах или в своих интервью, разделяют его существование. И они, конечно, не воздействовали на него в какой-то один, определенный момент, нет, они живут рядом с ним, беседуют с ним, наставляют, критикуют, вдохновляют его.
Руководствуясь этим критерием, я теперь значительно легче опознаю все другие тени, летающие вокруг Шмитта. В этом полнокровном человеке, с властной осанкой и нервными движениями, нетрудно узнать Мольера. А этот, болезненного вида, в испарине, который сидит на полу, между софой и креслом, перед маленьким пюпитром и что-то увлеченно пишет, напоминает Паскаля. Чуть выше замечаю парящих в воздухе Баха, Шуберта и Дебюсси. Но зато никак не могу определить имена трех других – монаха с аскетическим, хотя и сияющим лицом, который вознесся выше всех, лысого мальчика лет десяти и старого жизнерадостного араба, присевшего к Шмитту на плечо.
– Я чувствую себя здесь удивительно легко, – говорю я ему.
Он явно доволен моим комплиментом:
– Еще бы, ведь у нас под ногами сливаются три источника.
– И что же?..
– Они генерируют особую энергию. Вот откройте свой ноутбук.
– У меня его нет.
Он удивленно поднимает брови:
– Ну, тогда возьмите мой, сейчас я включу компас. Можете убедиться!
И я действительно вижу, что стрелка вращается как ненормальная, не в силах указать на север.
– В этом месте все компасы сходят с ума, и обычные, и электронные.
– Но что это означает?
– Что все возможно! Вот почему я решил поселиться здесь. Каждый раз, когда я осматривал этот замок, еще не зная, куплю ли я его, моим собакам, как и мне самому, не хотелось его покидать. Дома́ – они как люди: их выбирают не потому, что они чем-то нравятся, им просто уступают без рассуждений. А если ты доискиваешься причины любви, это означает, что ты не любишь.
– Месье Шмитт, вы интересуетесь многими религиями, проявляя к ним уважение и внимание; вы открыто признались в том, какую веру исповедуете сами; так что́ вы скажете о террористах, которые убивают людей и жертвуют собственной жизнью во имя Аллаха?
– Я скорблю об этом вдвойне. Меня поражает их жестокость. И возмущает, что она творится во имя Божье.
– А разве Богу не свойственна воинственность?
– Бог не говорит на наших языках. Ему нужны переводчики.
– Но что, если переводчики не вызывают доверия?
– Вначале никто из них не говорит на языке Господа.