– Хороший… еще чего! Этого хорошего шесть раз выгоняли из школы, он и воровал, и с оружием баловался, и наркотой промышлял; в одиннадцать лет его уже загребла полиция, а с восемнадцати до двадцати двух его подвигов хватило на толстенное досье и несколько месяцев тюрьмы. Ну прямо ангелочек! Лично я, мадам Бадави, назвала бы его отпетым мерзавцем!
Обернувшись, я увидел следователя Пуатрено, прислонившуюся к стене.
«Такой милый мальчик!» – верещала, всхлипывая, мамаша.
Пуатрено злобно глядела на экран:
– Ну еще бы! Да она сама такая же преступница, как ее выродок… Эта мамаша во всем потакала своему сынку, а он никогда ее не слушался; боюсь, что мы с ней расходимся во взглядах на хорошее воспитание. Что она имеет в виду, называя его милым мальчиком? То, что он не лупил палкой родную мать?
При этих словах она повысила голос, и к ней обратились все лица. Смущенно кашлянув, она извинилась:
– Не обращайте внимания, это нервы… просто нервы…
Успокоенные зрители снова прилипли к экрану.
Она тронула меня за плечо:
– Я пришла поговорить с тобой, Огюстен. Может, вернемся в палату?
Кивнув, я встал, собираясь идти за ней.
– Погоди-ка, я возьму себе кока-колу. Ничего не ела с самого утра.
Она сунула евро в автомат, и тот с жутким грохотом выдал ей банку колы.
– Я смотрю, вы одна, а где же месье Мешен?
– Мешен? Ну нет, он, бедняжка…
Она сорвала язычок с банки и задумчиво продолжала:
– Этот парень, конечно, симпатяга – преданный, вежливый, умытый и привитый, но должна тебе сказать, что пороха он не выдумает.
И она закатила глаза к потолку, словно искала там более вдохновенные слова:
– А хуже всего, что для демонстрации всех своих блестящих качеств он нуждается в девяти часах сна, и никак не меньше.
Она отпила из банки и поморщилась: