Печорин уснул, только когда над горизонтом показались первые лучи солнца.
Встал Григорий Александрович рано, не выспавшийся и в дурном настроении. Лицо его было желто, как померанец.
Завтракать он отправился в кафе, а затем пошел гулять по городу, прикидывая, что предпринять в связи с признанием Фатова. Всего лучше было бы поговорить с князем и объяснить старику, что офицер что-то скрывает, что, вероятно, не он один убивал, и что его арест не гарантирует от новых смертей. Скворцов человек разумный, он прислушается. Вот только князь потребует предоставить ему второго душегуба, а Григорий Александрович сделать этого пока не может. Так что лучше покамест повременить. Пусть Вахлюев похвастается Фатовым, а Печорин постарается выяснить, что происходит в Пятигорске. Он чувствовал, что в городе творится страшное: мел, который он подобрал в гроте, и светящийся рисунок нельзя было объяснить законами бытия, известными современному человеку.
В одиннадцать часов утра Григорий Александрович проходил мимо дома Лиговских. Княжна сидела у окна. Увидев Печорина, она вскочила.
Григорий Александрович поднялся в переднюю. Слуг не было, и он без доклада вошел в гостиную.
Княжна стояла у фортепьяно, опершись одной рукой на спинку кресла. Тусклая бледность покрывала ее лицо.
Григорий Александрович тихо подошел к ней и сказал:
– Вы на меня сердитесь?
Она подняла на него томный, глубокий взор и покачала головой. Хотела что-то сказать и не могла. Губы ее лишь слегка дрожали, а глаза наполнились слезами. Она опустилась в кресло и закрыла лицо ладонями.
– Что с вами? – спросил Печорин, взяв ее за руку.
– Вы меня не уважаете! Оставьте меня!
Григорий Александрович послушно направился к двери. Когда он сделал несколько шагов, княжна выпрямилась вдруг в кресле, глаза ее засверкали.
Печорин остановился, взявшись за ручку двери. Он ждал.
– Или вы меня презираете, или очень любите! – сказала княжна голосом, в котором были слезы. – Может быть, вы хотите посмеяться надо мной, возмутить мою душу и потом оставить. Это было бы так подло, так низко, что одно предположение… о нет! Не правда ли, – прибавила она с интонациями нежной доверительности, – не правда ли, во мне нет ничего такого, что бы исключало уважение? Ваш дерзкий поступок… – она, очевидно, имела в виду поцелуй, – я должна… должна вам его простить, потому что позволила. Отвечайте, говорите же, я хочу слышать ваш голос!
В последних словах было такое женское нетерпение, что Печорин невольно улыбнулся.
– Вы молчите? – сказала княжна. – Вы, может быть, хотите, чтоб я первая сказала, что люблю вас? Хотите ли этого? – требовательно повысила голос княжна. В ее решительности было что-то пугающее.
– Зачем? – ответил Печорин. – Простите меня. Я поступил как безумец. В другой раз этого не случится. Прощайте!
Когда он вышел, ему послышалось, что княжна заплакала.
На улице Григорию Александровичу встретился Вернер.
– Ну что, ходили к мадам Зефе? – спросил он, поздоровавшись.