Дед поднялся после полученного удара, протянул руки в направлении отца, и тот упал, как будто его ударил огромный кулак. Дед перенес руки в другую сторону, и отец отлетел туда как тряпичная кукла. Ударился спиной о деревянный стеллаж с расставленной посудой. Много тарелок разбилось. Еще раз дед перенес руки, еще раз тело полетело и спиной разбило два-три стула. Отец был достаточно крупным человеком, но в тот момент он был похож на тряпку, которую кто-то вытрясает. Хоть я был еще мал, но тогда подумал, что это отличный урок для отца, и после этого он исправится и будет лучше относиться к маме и нам. Пусть хоть однажды увидит, что мы чувствуем, когда он ежедневно бьет нас! Прошло несколько минут, а отец не пошевелился. Затем начал трясти головой. Мы еще слабо плакали, а мама нас успокаивала. Думали, что когда он встанет, то всем отомстит. Отец кое-как с большим трудом сел за стол. Взял бокал и всю воду вылил на голову. Тряхнул ею, и вода разбрызгалась во все стороны.
«Слушай, Неджелько, что хочу тебе сказать, и запомни на всю жизнь. Не смей больше и подумать о том, чтобы ударить это дитя. Знай. Сестра мне оставила завет оберегать и заботиться о ней, а ты из-за своей дурной пьяной головы ее бьешь! Была бы причина, чтоб я понял, али так, из-за твоей пьянки… Э, этого я тебе, поверь, не позволю!»
Отец за эти несколько минут полностью отрезвел.
«Говорят, что каждая собака перед своим домом лает. Так и я поступал в своем доме. Ракия и бес сделали из меня нелюдя».
«Неджелько, я не хочу тебя оскорблять и говорить, что ты нелюдь. Никогда бы этого не сделал, но не мог видеть, как бьешь мою племянницу. Знаю, что хочешь мне обещать, что не будешь ее бить и бросишь пить, только это продлится до первой бутылки. Ракия тебя убивает, Неджелько. И ты сам видел, что сможешь без нее. Больше двух лет не пил. В это время ты работал, и тебя уважали люди».
«Не надо, Гацо, не надо, прошу тебя! Не знаешь ты, что у меня на душе. Боль, Гацо, боль меня разрывает. Переживал за семью. Отец мне наказал заботиться обо всех, а мои сестры… Они меня убили, Гацо. Если бы мы были плохой семьей, понял бы я… А так мы богаты, уважаемы, а они нас опозорили. А где, Гацо, меня уважают? Где только появимся, люди смеются надо мной и провоцируют. Избегают разговаривать со мною, а если это и будет, то нехотя. Чувствую себя везде лишним и никому не нужным. Моя семья нас бросила. Нет, Гацо, не могу обещать бросить пить. Буду пить, пока жив, но семью не трону. Ты прав. Они ни в чем не виноваты. Виноват я в том, что имею такую большую семью и что испортил их жизнь».
«Неджелько, ты должен жить ради них, а что другие говорят, то тебя не должно касаться».
«Напрасно, Гацо, все напрасно. Только когда напьюсь, не вижу усмешки на чужих лицах и не слышу их оскорбления. Вот я полностью трезв, и то, что сейчас пообещаю, поверь мне, так будет до моего последнего дня в жизни. Буду пить, пока жив, но семью не буду обижать. И еще кое-что, Гацо. Я бедный, но прошу тебя, больше никогда, пока я живой, не приходи и не приноси нам подарки».
Мама опять начала ругаться, но дед ее успокоил и пообещал больше не приходить. После этого он ушел, а отец исполнил данное обещание. Пил жестоко, как будто хотел алкоголем сам себя убить. Нас не бил и не издевался над нами, как раньше. И с мамой вел себя достаточно прилично. Были и хорошие моменты в эти два года. Она опять забеременела. Как-то в это время мы с детьми играли, и опять я ударился левым коленом. Эта нога у меня была тоньше правой из-за прошлой травмы. Вероятно, мышцы, как сказал деда, начали иссушиваться. Вначале не было ничего страшного, но через несколько дней нога начала неописуемо болеть. Не было моего деда, чтобы опять ставил руки на колено и опять помогал, как некогда. Мама повела меня к врачу, так как не мог ходить. Осмотрели меня и, кроме отека, ничего не могли найти. Дали мне какие-то таблетки против отека, объяснив, что он возник от удара. Через пару дней опять начались боли. Опять к врачу. Тогда сделали детальный осмотр. Затем послали в Белград. Там обнаружили, что какой-то нерв начал из-за удара иссушиваться. Отпустили из больницы с объяснением, что по мере взросления левая нога будет в развитии отставать от правой. Этот диагноз был полностью точен. Изо дня в день я все больше рос, тело развивалось, только левая нога становилась все тоньше и тоньше. Не только это, она отставала и по длине. Терпел боли и постоянно плакал. Мама водила меня к разным докторам, но ничего не помогало.
Второго мая 1970-ого года, когда мне было шесть лет и четыре месяца, впервые в жизни отец сам отвел меня в больницу. Вероятно, ему надоел мой плач, и он сам отвел меня к врачу, который, как только увидел нас, начал кричать на него:
«Послушайте, господин Лазович, зачем опять привели этого ребенка? Вашей супруге уже несколько раз сказали, что только ампутация ноги может помочь!»
Полупьяный отец смотрел на них и ничего не понимал. Тогда ему доктор начал объяснять опять:
«Когда мы получили анализ из военной медицинской академии Белграда, в котором коллеги объяснили, что нерв на его ноге сушится, то сразу поняли, что операция неизбежна. Это мы объяснили вашей жене, которая не захотела понять фактическое состояние. Ни за что не захотела подписать согласие на проведение операции. Не знаю, объяснила ли она вам, что именно хотели мы от нее, и не понимаю, почему до сих пор вы не появлялись, но знаю, что каждый день затягивания неописуемо рискован для жизни вашего ребенка».
Тогда отец начал ругать маму и говорить, что она ему ничего не сказала… Спросил у доктора, что надо сделать, чтобы мне помочь. Доктор ответил, что родителю нужно подписать согласие на ампутацию ноги. Отец согласился. В конце рабочего дня, где-то около половины третьего, отец подписался под документом, чтобы мне завтра в десять утра ампутировали ногу по колено, а при необходимости – и до бедра. Оставили меня в больнице. Позже мне рассказали, как отец в этот день был страшно зол и ругался с мамой. Эта ссора ничего хорошего не принесла маме. Опять после долгого времени он избил ее до потери сознания. В этом состоянии привязал ее цепью за шею к сливе во дворе. Руки связал за спиной, а в рот засунул какую-то тряпку и залепил скотчем, чтобы не кричала.
Эту ночь мама связанная и избитая провела на улице. Когда пришла в себя, ощутила боль во всем теле. Попыталась освободиться, но это было невозможно. Тогда сникла и так дождалась зори с надеждой, что ее муж за ночь отрезвеет и утром спасет ее дитя. Это не произошло. Не знала, что он за ночь выпил еще пол-литра ракии, был беспробудно пьян, а время неминуемо проходило.
Утро перед операцией в больнице. Пришли две сестры, переложили меня на какой-то стол или кровать на колесиках и повезли к операционной. Я был покрыт зеленой простыней и знаю, был очень напуган. Не знал, что такое ампутация, но чувствовал, что это что-то страшное для меня. Этот страх подтвердила одна из медсестер, сказав другой:
«Жаль. Везем на ампутацию ноги, а никто из его близких не пришел, чтобы быть рядом с ним, поддержать и уменьшить боль».
Если бы мог, спрятался под этой простыней, чтобы никто и никогда меня не нашел. А они толкали, колесики крутились, и кровать быстро приближалась к залу, в котором меня будут оперировать. Но неожиданно у самых дверей операционной я увидел никого иного, как моего деда Гацо. Прошло два с половиной года, как мы не виделись. Никому я так не радовался, как ему. Дед остановил сестер.
«Иди ко мне, мой маленький Парапанац», – произнес своим тихим голосом.
Все страхи исчезли, как только он взял меня на руки. Вошли в операционную. Около стола, где должна была проходить операция, находились два доктора, три ассистента и две медсестры. Ждали только меня, чтобы начать операцию.
ebooksa