Но не только по причине близкой грозы пугалась лошадь. Она терпеливо, час за часом ждала, что вернется тот, кто распряг второго коня и верхом куда–то на нем ускакал. Но он все не возвращался, и лошадь вынуждена была стоять на том же самом месте, сдавленная ремнями упряжи, и дожидаться его.
И все же животное было не одиноко здесь. Позади что–то копошилось, не человек и не зверь, хотя пахло от него человеком, во всяком случае, это было живое существо, которое дышало. Лошадь чувствовала его присутствие, чужой, неприятный дух, который приводил ее почти что в неистовство. Лошадь храпела, мотала головой и изо всех сил натягивала кожаные ремни. От этого вся телега скрипела, кряхтела, но по–прежнему по ось сидела в грязи, туг’ не хватило бы и десятерых тяжеловозов, чтобы сдвинуть ее с места и вытащить из этой черной жижи.
А вот то, что лежало позади, двигалось.
Оно не было животным или растением, трудно было вообще определить, что это такое. По сути — аморфная серая масса, колышущаяся куча серо–зеленой, гадостно вонявшей слизи, очень напоминавшая исполинскую амебу без каких бы то ни было видимых органов чувств или конечностей. В течение последних нескольких часов оно росло, медленно, но неуклонно, постепенно поглощая тело Норриса вместе с его одеждой, потом добралось до пустых мешков и корзин, лежавших тут же, и не побрезговало даже куском самой телеги — деревянной планкой. Теперь оно успело уничтожить все органические материалы вблизи себя, и рост его прекратился.
Но оно по–прежнему оставалось голодным и чувствовало присутствие лошади, хотя не обладало ни зрением, ни слухом, ни обонянием. Просто от беспокойного топтания лошади на месте тряслась телега, а вместе с ней и это скользкое
Тварь вдруг всколыхнулась, зашевелилась. Медленно, с трудом, словно огромная, внезапно лишившаяся своей раковины улитка, она перетекла вперед, к оглоблям и не торопясь соскользнулаа на раскисшую землю. Все это происходило долго, минут десять–пятнадцать, возможно, двадцать, и теперь этот отвратительный студень метровой кучей возвышался посреди лесной дороги. На некоторое время он замер, словно собираясь с силами, потом снова пришел в движение — тонкие волокна слизи сновали по земле, ощупывая все вокруг, хватались за травинки, стебли каких–то растений, что–то искали, ощупывали, снова втягивались назад, раскачивались в воздухе, словно определяя направление ветра. Потом эта масса поползла вперед, медленно, очень медленно она миновала увязшее в грязи колесо и стала подбираться к лошади.
Животное пугливо дернулось, когда его глаз уловил позади движение. В отчаянии лошадь поднялась на дыбы, ночную тишь прорезало испуганное ржание. Передние копыта беспокойно месили вязкую грязь.
Серое чудовище приближалось, оставляя за собой полосу голой, гладкой земли. Травы, стебельки растений — все словно слизал чей–то гигантский язык, оно медленно переваривалось в этом неуклюжем, студенистом теле, наделяя его силой, но этого было слишком мало, чтобы утолить ненасытный голод монстра.
Подобравшись к лошади почти вплотную, серое Нечто вдруг замерло на месте. Животное обезумело, когда его чуткие ноздри уловили исходивший от этой исполинской амебы запах. Запах смерти. Лошадь поднялась на дыбы и в исступлении стала бить передними копытами по чудовищу.
Но она успела нанести лишь один удар.
Как только копыта лошади окунулись в серую массу, ее словно парализовало. По телу стремительной волной прошла судорога, и выражение животного страха в ее глазах сменилось безразличной обреченностью.
Все произошло очень быстро. Серая масса поползла вверх по ногам, добралась до груди и дальше. Животное погибло мгновенно и без мук. Клетки его тела поглощались, перерабатывались и обретали чужую, неестественную форму. Уже спустя несколько минут от лошади не осталось и следа. А серая масса еще больше увеличилась, теперь это была уже настоящая трепыхающаяся гора свинцового цвета.
Довольно долго с ней ничего не происходило. Серая груда слизи лежала неподвижно, словно неживая. Час за часом проходило время, и вот уже день стал клониться к закату.
И лишь когда солнце стало медленно сползать к горизонту, серое Нечто вышло из оцепенения, задвигалось, затряслось, словно лишившись внутренней опоры, потом стало растекаться и вскоре превратилось в плоский блин диаметром метров в десять.
После этого он стал делиться на части.
Словно увеличившаяся во много миллионов раз клетка, блин стал истончаться в центре, причем две части его удалялись друг от друга, и, наконец, связывающая их тонкая полоса разорвалась, и теперь это были уже два разных Нечто.
Одна из этих вновь образовавшихся частей — та, что была поменьше, — стала постепенно сжиматься, съеживаться. Серая, плоская лепешка превратилась в комок, образовывая руки, ноги, голову, — все это пока находилось в зачаточном состоянии, это были как бы болванки, заготовки, какие лепят скульпторы. Было похоже, что Нечто собиралось воссоздать облик того человека, которого поглотило.
Обе части студня снова замерли в неподвижности, собирая силы, и снова прошло несколько часов. Вдруг они задвигались во все стороны. Та, что была крупнее и не обрела форму, поползла дальше в лес, поглощая все, что попадалось ей на пути, оставляя после себя лишь камни и бесплодную, пропущенную через себя землю.
Вторая же половина, постепенно обретавшая человеческие черты, неуклюже поднялась на два отростка и обратилась к морю. Туда, откуда она заслышала призыв своего Повелителя.
Медленно, тяжело переступая,