Цветок Зла [СИ]

«Когда фельдшер стал искать нового больного, ему указали на конец коридора; он стоял здесь, прильнувши лицом к стеклу стеклянной садовой двери, и пристально смотрел на цветник. Его внимание привлек необыкновенно яркий алый цветок, один из видов мака…

Он гулял по саду до самого вечера, заводя знакомства и ведя странные разговоры, в которых каждый из собеседников слышал только ответы на свои безумные мысли, выражавшиеся нелепо-таинственными словами. Больной ходил то с одним товарищем, то с другим и к концу дня еще более убедился, что «все готово», как он сказал сам себе. Скоро, скоро распадутся железные решетки, все эти заточенные выйдут отсюда и помчатся во все концы земли, и весь мир содрогнется, сбросит с себя ветхую оболочку и явится в новой, чудной красоте. Он почти забыл о цветке, но, уходя из сада и поднимаясь на крыльцо, снова увидел в густой потемневшей и уже начинавшей роситься траве точно два красных уголька. Тогда больной отстал от толпы и, став позади сторожа, выждал удобного мгновения. Никто не видел, как он перескочил через грядку, схватил цветок и торопливо спрятал его на своей груди под рубашкой. Когда свежие, росистые листья коснулись его тела, он побледнел как смерть и в ужасе широко раскрыл глаза. Холодный пот выступил у него на лбу…

Он не спал всю ночь. Он сорвал этот цветок, потому что видел в таком поступке подвиг, который он был обязан сделать. При первом взгляде сквозь стеклянную дверь алые лепестки привлекли его внимание, и ему показалось, что он с этой минуты вполне постиг, что именно должен он совершить на земле. В этот яркий красный цветок собралось все зло мира. Он знал, что из мака делается опиум; может быть, эта мысль, разрастаясь и принимая чудовищные формы, заставила его создать страшный фантастический призрак. Цветок в его глазах осуществлял собою все зло; он впитал в себя всю невинно пролитую кровь (оттого он и был так красен), все слезы, всю желчь человечества. Это было таинственное, страшное существо, противоположность Богу, Ариман, принявший скромный и невинный вид. Нужно было сорвать его и убить. Но этого мало, — нужно было не дать ему при издыхании излить все свое зло в мир. Потому-то он и спрятал его у себя на груди. Он надеялся, что к утру цветок потеряет всю свою силу. Его зло перейдет в его грудь, его душу, и там будет побеждено или победит — тогда сам он погибнет, умрет, но умрет как честный боец и как первый боец человечества, потому что до сих пор никто не осмеливался бороться разом со всем злом мира…

Он кинулся к знакомому месту около крыльца. Цветок темнел своей головкой, свернув лепестки и ясно выделяясь на росистой траве.

— Последний! — прошептал больной. — Последний! Сегодня победа или смерть. Но это для меня уже все равно. Погодите, — сказал он, глядя на небо: — я скоро буду с вами.

Он вырвал растение, истерзал его, смял и, держа его в руке, вернулся прежним путем в свою комнату…Больной, едва дойдя до постели, рухнул на нее без чувств.

Утром его нашли мертвым. Лицо его было спокойно и светло; истощенные черты с тонкими губами и глубоко впавшими закрытыми глазами выражали какое-то горделивое счастье. Когда его клали на носилки, попробовали разжать руку и вынуть красный цветок. Но рука закоченела, и он унес свой трофей в могилу».

Как только Гуччи дочитал текст, телефон в кабинете врача умолк. В ушах еще стоял колкий звон, делавший тишину в темном помещении особенно напряженной, неприятной, таящей нечто враждебное. Луч фонаря освещал небольшое пространство перед лицом Томаса, так что тьма словно сконцентрировалась, собралась в самый плотный клубок у него за спиной. Непрошенные мысли сами вползали в сознание, нашептывая о том, что нечто высится позади, за плечами, наблюдает и ждет… но не удобного момента для нападения, нет — оно может атаковать в любую секунду и не промахнется. Нет, нечто там, за спиной, в концентрированной непроглядной темноте ждет, когда сидящий на стуле человек обернется, чтобы ввергнуть его, взведенного, изнуренного, ослепленного мраком, в тот неописуемый, доводящий до безумия ужас, что преждевременно красит волосы в седой цвет. Мысли лезли из всех темных углов комнаты, и сопротивляться их навязчивому шепоту становилось все труднее. Мышцы спины начинали застывать от напряжения, в котором они пытались съежиться под взором неизвестной сущности, скрывающейся в тени. Да, в глубинах подсознания каждого человека живут первобытные монструозные страхи — тревожные детские переживания, знакомые каждому, являются тому доказательством, но, сколько бы Гуччи ни думал об этом, до конца убедить себя в тщетности собственной тревоги офицеру не удавалось. За перенапряжением мышц спины и шеи явилась и «старая знакомая» — головная боль. Томас напряг пальцы, взъерошивая идеальный строй черных волн своих волос, и, стиснув зубы, едва не взвыл: «Неужели это точка? Неужели я теряю рассудок?! Нельзя, нельзя!.. Как же, за что?!.. Впереди ведь жизнь!.. Нет, не сдаваться! Боевой офицер не должен! Это все ерунда, чушь, и ничего там нет». С этой мыслью мужчина обернулся, и в тот же миг ноги, похолодевшие, словно отнявшиеся в один момент, подкосились, заставив его упасть навзничь. Крик ужаса застрял в горле, вырвавшись лишь невнятным поперхающимся хрипом. Перед Гуччи в углу около рабочего стола врача парил разлагающийся монстр с шестью растянутыми в стороны культями вместо конечностей — тот самый урод с кровавым языком, загнавший его позапрошлой ночью до обморочного состояния. «Только видение, лишь видение… — в своих мыслях лихорадочно причитал Томас, вытягивая руку вперед, чтобы убедиться, что там, где он видит мерзкую тварь, окажется только воздух. — Это галлюцинация и только! Если я понимаю это — не все потеряно…». Пальцы полисмена почти дотронулись до лоскута гнилой кожи, свисающего с пояса монстра, но не только не прошли через него насквозь, но были чем-то остановлена. То, что коснулось кожи человека, пронизало его нервы и мускулы от кисти до локтя жгучей болью. Офицер резко одернул руку. Вскинув голову, мужчина увидел, что вскрытая брюшная полость чудовища, разрезы от которой проходили в шесть сторон по его несуразным конечностям, раскрывается, выворачивая гнилостно-красные пласты кожи наизнанку, расправляя их подобно лепесткам страшного мясного цветка. Из темнеющего центра кровавой раффлезии выдвигались, корчась и извиваясь, черно-коричневые щупальца. Одно из них прошло мимо лица Гуччи, «лизнув» щеку быстрым прикосновением, от которого кожа разгорелась огнем так же, как в тот момент, когда нечто коснулось кисти. Боль помогла собрать все силы, вскочить на ноги и спешно, спотыкаясь, покинуть кабинет дежурного врача.

Томас по-прежнему не мог стоять твердо на похолодевших ногах, ему казалось, что и все его тело в один миг ослабело. Выбежав за дверь, он застыл на месте, вновь оторопев. Госпиталь изменился в один момент до неузнаваемости. Полисмен уже наблюдал подобный феномен — чуть больше суток назад, в отцовской парикмахерской. Если то, что происходило там, действительно было реально — верить своим глазам Гуччи отказывался до сих пор. Пол в коридоре теперь был усыпан крошкой побитого и покрытого ржавчиной цемента и залит застоявшейся грязной водой. В ней плавали клочья чего-то блестящего, неровного, грязно-розового, мало похожего на разбухшее от влаги покрытие стен. Подняв голову, мужчина понял, откуда взялась жидкость на полу — под потолком теперь проходили многочисленные проржавевшие текущие трубы. Внезапно Томас вспомнил то, что привиделось ему в полубреду в кошмарной яме на месте памятника Кровавому Болоту — адская конструкция внизу. «Там тоже были трубы! Что же текло по ним тогда? И сейчас… Что за дрянь?!». Почти разрушенные до одной лишь арматуры стены протравились ржавчиной и заросли непонятными темно-красными склизкими образованиями, не похожими на известные виды плесени. Кое-где на прохудившихся решетках стен висели неровные обрывки тряпья, заменяющего ширмы, и дырявая ткань их была пропитана коричнево-красной жидкостью. Казалось, грозное булькающее бормотание слышалось время от вереи в темноте за заграждением из ржавой арматуры и рваных простыней. Учитывая, что изменившееся здание являлось госпиталем для душевнобольных, подобные звуки не могли не приводить в смятение.

Гуччи сделал несколько неторопливых, осторожных шагов прочь от кабинета дежурного врача и оглянулся назад. Опасения оказались оправданы — парящий монстр вновь был за спиной. Томас бросился бежать. Наплечной кобуры, которая придавала хоть долю уверенности в ненормальных ситуациях, с собой у полисмена не было, о чем он жалел при всем понимании, что не имел никакого повода являться в больницу с оружием. Офицер Гуччи продолжал предпринимать попытки снова вырастить в своем сознание чахнущую мысль о том, что происходящее не является реальностью и что галлюцинация не может причинить реального вреда, но древнее чувство самосохранения сейчас было определенно сильнее, и оно кричало, что новой боли нужно избегать любой ценой. И Томас бежал, потеряв контакт с собственным телом, превратившимся в некий автомат, механизм, выполняющий программу, в то время как тонущее сознание барахталось на поверхности экзистенциального ужаса. В таком состоянии мужчина, гонимый тварью, которая вовсе не должна была существовать в нормальном мире, пробежал по коридору до конца, затем по лестнице вниз и споткнулся на скользком пороге сырого подвала. Он опомнился, едва не растянувшись ничком на грязном полу, в последний миг ухватившись за ржавую трубу. Возобновившееся единство разума и тела поставило реальность на место, когда в быстро сработавших для удержания равновесия мышцах бешено пульсировала кровь. Ржавая труба действительно существовала, темный подвал с мокрыми от потеков ржавчины красными стенами — тоже. «Значит, вопреки здравому смыслу, существует и монстр за спиной?» — поставил вопрос в никуда Томас и настороженно покосился назад через плечо. Уродливый враг с обнаженным, словно в гротескной насмешке, языком снова распускал адский цветок своей коричнево-бордовой плоти и тянул к человеку блестящие черные щупальца, подобные разматывающимся кишкам. Одно из них уже обвило плечо полисмена, сжимая кольцо все сильнее и тем самым перекрывая кровоток в руке, которой тот отчаянно пытался выломать трубу. Гуччи вцепился второй рукой в прогнившее железо и уперся ногой в стену, налегая со всей силы. Через толстую кожу куртки он все равно отчетливо ощущал, как щупальца твари ползут по его спине, словно толстые осклизлые черви. С яростным выкриком офицер еще раз рванул трубу на себя и, обретя, наконец, не самое плохое оружие, развернувшись, воткнут ржавый обломок в сердцевину цветка из плоти. Висящая в воздухе тварь не издала ни звука, когда труба с глухим чавканьем прошла через нее и уперлась во что-то твердое. Однако монстр начал сматывать проклятые щупальца-кишки и отдаляться от жертвы. Увидев это, Томас устало выдохнул и, закрыв глаза, прислонился к стене.

Переводя дух, Гуччи все еще продолжал лелеять слабую надежду, что, когда он откроет глаза, все встанет на свои места. Исчезнут богомерзкие видения, толкающие на не вполне адекватные в нормальной реальности действия. Томас был убежден, что упорство в противостоянии надвигающейся психической болезни, которую при всем желании уже нельзя было отрицать, будет главным залогом исцеления. Но вот госпиталь… «С ним все равно что-то не так. Ну, если кто-то может бегать тут, ломать трубы…». Офицер открыл глаза и взглянул на трубопровод у стены подвала — фрагмент конструкции действительно отсутствовал. Однако при этом трубы не были проржавленными до дыр, красные стены подвала покрывала серая пыль, но ни влаги, ни разводов грязи, ни трещин на них не было. «Все выглядело не так, — заключил про себя Гуччи, — но я действительно делал то, что я делал. И никто этого не заметил! Или госпиталь пуст… или я чего-то не понимаю». На противоположной стене подвала он заметил доску, на которой размещалась некая информация, но сумрак был слишком плотным, чтобы разобрать, что было написано на висевшем там клочке бумаги. Томас пошарил по сложенному по углам пыльному хламу и нашел среди досок, лестниц и брошенных инструментов небольшой фонарик. Это не была полноценная замена хорошего фонаря, оставленного в кабинете дежурного врача — слабый свет мигал и дребезжал, снова вызывая ноющую боль в затылке. Но даже такое освещение было лучше полного его отсутствия. Луч выхватил мелкий отблеск на полу. Присев, Гуччи обнаружил, что это был ключ с прикрепленной к нему биркой, на которой стояла одна буква — «А». Вероятность того, что именно этот ключ может понадобиться, была невелика, однако полная связка всех ключей госпиталя также осталась в злополучном кабинете. Полицейский забрал ключ и подошел к доске с информацией. На обрывке бумаги неразборчивым почерком была сделана записка, оставленная, по всей видимости, кем-то из врачей своему коллеге: «Кауфман! По поводу феномена, интересовавшего тебя, в архиве лишь один случай, в котором описание состояния и видений пациента схожи с симптоматикой твоего клиента почти на сто процентов. Но это и так известный тебе пациент. Если хочешь освежить в памяти — история болезни № 213 за 1964 год».

Томас задумался. Найденный в подвале ключ, несомненно, мог быть ключом от архива. «Если его обронил здесь врач, занимавшийся необычным случаем, значит ли это, что и с ним здесь что-то случилось? Ерунда… Я что, просто ищу повод порыться в архиве, из праздного любопытства? С другой стороны… у меня не так много вариантов, что здесь делать. Я могу узнать что-то на этот счет, прежде чем уйти». Смирившись с собственным желанием получить больше информации, Гуччи напряг память, пытаясь вспомнить план здания. Даже если там он видел архив, тогда полисмен не обратил на это внимание. Что ж, придется побродить по темной пустой больнице чуть дольше. Оставалось только уповать, что новый приступ мучительных видений не настигнет его вновь в неподходящем месте.

Офицер Гуччи вышел из подвала и с облегчением обнаружил, что на лестничном пролете есть еще один план здания. Более рассчитывать на удачу Томас не хотел, потому, снял карту со стены, вытащил ее из-под стекла и, сложив, забрал с собой, предварительно определив, как попасть в архив.

Темный коридор не преподнес новых сюрпризов. Офицер перешел в другое крыло здания и снова спустился вниз. Облезлая и потрескавшаяся деревянная дверь архива была закрыта, как и ожидалось. Гуччи уже собирался вставить найденный в подвале ключ в замок, когда услышал тихое бормотание за дверью. Замерев в той позе, в какой стоял, офицер прислушался. Голос принадлежал мужчине. Слова, которые он тихо и сбивчиво произносил, были Томасу прекрасно знакомы:

С осанкой гордою, с ногами древних статуй… Безумно скорчившись, я пил в ее зрачках, Как бурю грозную в багровых облаках, Блаженство дивных чар, желаний яд проклятый!

Бодлер! Проклятый поэт, любовь к которому Томас словно унаследовал от отца. «Цветы Зла». Но голос чтеца не имел ничего общего с голосом Говарда Гуччи. Надежда растаяла, не успев появиться. Разочарованно вздохнув, офицер Гуччи отворил дверь и вошел в архив.

В помещении на полу у стены сидел человек. В полумраке можно было различить лишь его силуэт: приглаженные волосы, высокий лоб, острый нос с небольшой горбинкой. Мужчина, не замечая ничего, продолжал читать стихи:

Блистанье молнии… и снова мрак ночной! Взор Красоты, на миг мелькнувшей мне случайно! Быть может, в вечности мы свидимся с тобой; Быть может, никогда! и вот осталось тайной, Куда исчезла ты в безмолвье темноты. Тебя любил бы я — и это знала ты!

Полисмен приблизился к незнакомцу. Тот был средних лет, одетым в приличный деловой костюм серого цвета, но с несколько осунувшимся, бледным лицом. Темные глаза глядели в пол, сухие тонкие губы были сжаты так, что побелели.

— Я встретил ее в парке… — со вздохом после короткой паузы снова заговорил мужчина в сером. — После ее личной трагедии. Но какую еще переживет она!

Человек, сидящий у стены, заметил Томаса и обратился к нему, но при этом так и не взглянул на него и не пытался ничего объяснить.

— О ком Вы говорите? — поинтересовался офицер полиции.