Пикник на обочине

Арчибальд медленно поднялся. Лицо у него было совершенно белое.

— Все понятно? — спросил Рэдрик. Арчибальд глотнул и закивал.

— Хорошо. А в следующий раз надаю по зубам. Если жив останешься. Пошел.

Из паренька мог бы получиться сталкер, думал Рэдрик, звали бы его, наверное, Красавчик. Красавчик Арчи. У нас был один Красавчик, звали его Диксон, а теперь его зовут Суслик. Единственный сталкер, который попал в «мясорубку» и выжил. Повезло. Он-то, чудак, до сих пор думает, что его Барбридж из «мясорубки» вытащил. Черта с два. Из Зоны он его выволок, это верно. Попробовал бы не выволочь. Ему ребята тогда прямо сказали: один лучше не возвращайся. А ведь как раз тогда Барбриджа Стервятником и назвали, до этого он у нас в Битюгах ходил…

Рэдрик вдруг ощутил на левой щеке едва заметный ток воздуха и сейчас же, еще не успев ни о чем подумать, крикнул:

— Стой!

Он вытянул влево руку. Ток воздуха чувствовался там сильнее. Где-то между ними и насыпью разлеглась «комариная плешь», а может быть, она шла и но самой насыпи — недаром же свалились вагонетки. Арчибальд стоял как вкопанный. Он даже не обернулся.

— Возьми правее, — приказал Рэдрик. — Пошел.

Да, неплохой был бы сталкер. Кой черт, жалею я его, что ли? Этого еще не хватало. Меня кто-нибудь когда-нибудь жалел? Вообще-то да, жалели. Кирилл меня жалел. Ричард Нунан меня жалеет. Вообще-то он, как видно, не столько меня жалеет, сколько к Гуте прислоняется. А может быть, и жалеет, одно другому не помеха. Только мне жалеть никого не приходится. У меня выбор или — или. Он впервые с полной отчетливостью представил себе выбор: или этот паренек, или моя Мартышка. Тут и выбирать нечего, все ясно. Если только чудо возможно, подсказал какой-то голос изнутри, но он с ужасом и ожесточением задавил в себе этот голос.

Они миновали груду серого тряпья. От Хлюста ничего не осталось, только лежала поодаль в засохшей траве длинная, насквозь проржавевшая палка — миноискатель. Тогда многие пользовались миноискателями, покупали втихаря у армейских интендантов, надеялись на эти штуки, как на господа бога, а потом два сталкера подряд за несколько дней погибли с ними, убитые подземными разрядами. И как отрезало… Кто же все-таки был этот Хлюст? Барбридж его сюда привел или он сам сюда пришел? И почему их всех тянуло в этот карьер? Почему я ничего об этом не слыхал? Дьявол припекает-то как! И это с утра, а что будет потом? Арчибальд, шедший шагах в пяти впереди, поднял руку и вытер со лба пот. Рэдрик покосился на солнце. Солнце было еще невысоко. И тут он вдруг осознал, что сухая трава под ногами не шуршит, как раньше, а словно бы поскрипывает, как картофельная мука, и она уже не колючая и жесткая, как раньше, а мягкая и зыбкая, она рассыпалась под сапогом, как лохмотья копоти. И он увидел четко выдавленные следы Арчибальда и бросился на землю, крикнув: «Ложись!»

Он упал лицом в траву, и она разлетелась в пыль под его щекой, и он заскрипел зубами от злости, что так не повезло. Он лежал, стараясь не двигаться, все еще надеясь, что, может быть, про несет, хотя и понимал, что они попались. Жар усиливался, наваливался, обволакивал все тело, как простыня, смоченная кипятком, глаза залило потом, и Рэдрик запоздало крикнул Арчибальду: «Не шевелись! Терпи!». И стал терпеть сам. И он бы вытерпел, и все, может быть, обошлось бы более или менее благополучно, без всяких потерь, но не выдержал Арчибальд. То ли он не расслышал Рэдрика, то ли перепугался до того, что забыл все наказы и заповеди, то ли разом припекло его еще сильнее, чем Рэдрика, во всяком случае, управлять собой он перестал и слепо, с каким-то горловым воплем кинулся, пригнувшись, куда погнал его бессмысленный инстинкт — назад, как раз туда, куда бежать уж никак было нельзя. Рэдрик едва успел приподняться и обеими руками обхватить его за ногу, и он всем телом грянулся о землю, подняв тучу пепла, взвизгнул неестественно высоким голосом и лягнул Рэдрика свободной ногой в лицо, забился и задергался, но Рэдрик, сам уже плохо соображая от боли, наполз на него, прижимаясь обожженным лицом к кожаной куртке, стремясь задавить, втереть в землю, обеими руками держа за длинные волосы дергающуюся голову и бешено колотя носками ботинок и коленями по ногам, по земле, по заду. Он смутно слышал стоны и мычание, доносившиеся из-под него, и свой собственный хрип: «Лежи, сволочь, лежи, убью…», а сверху на него все наваливали и наваливали груды раскаленного угля, и уже полыхала на нем одежда, и трещала, вздуваясь пузырями и лопаясь, кожа на ногах и боках, и он, уткнувшись лицом в серый пепел, судорожно уминая грудью голову этого проклятого сопляка, не выдержал и заорал изо всех сил…

Он не помнил, когда все это кончилось. Понял только, что снова может дышать, что воздух снова стал воздухом, а не расплавленным свинцом, выжигающим глотку, и сообразил, что надо спешить, что надо как можно скорее убираться из-под этой дьявольской жаровни, пока она не вернулась обратно. Он сполз с Арчибальда, который лежал совершенно неподвижно, зажал обе его ноги под мышкой и, помогая себе свободной рукой, пополз вперед, не спуская глаз с черты, за которой начиналась снова трава, мертвая, сухая, колючая, но настоящая — она казалась ему сейчас величайшим обиталищем жизни. Пепел скрипел на зубах, обожженное лицо то и дело обдавало остатками жара, пот лил прямо в глаза — наверное, потому, что ни бровей, ни ресниц у него больше не было. Арчибальд волочился следом, словно нарочно цепляясь своей проклятой курточкой, горела обваренная задница, а рюкзак при каждом движении поддавал в обгорелый затылок. От боли и духоты Рэдрик вдруг с ужасом подумал, что совсем обварился и теперь ему не дойти, и от этого страха сильнее заработал свободным локтем и коленками, выталкивая через пересохшую глотку самые гнусные ругательства, какие приходили ему в голову, а потом вдруг с какой-то сумасшедшей радостью вспомнил, что за пазухой у него лежит почти полная фляга, подружечка, которая не выдаст, только бы доползти, ну еще немного, давай, Рэд, давай, Рыжий, вот так, вот так, ну еще, ну еще немного, в бога, в ангелов, под тридцатью одеялами на Северном полюсе, в пришельцев и Стервятника душу…

Потом он долго лежал, погрузив лицо и руки в холодную ржа вую воду, с наслаждением вдыхая провонявшую гнилью прохладу. Век бы так лежал, но он заставил себя подняться, сбросил рюкзак, стоя на коленях, на четвереньках подполз к Арчибальду, неподвижно лежавшему шагах в двадцати от болота, и перевернул его на спину. Н-да, красивый был мальчик. Сейчас эта смазливая морда казалась черно-серой маской из смеси крови и пепла, и несколько секунд Рэдрик с тупым интересом разглядывал на ней продольные борозды — следы от кочек и камней. Потом он взял Арчибальда под мышки, поднялся на ноги и потащил обратно к воде. Арчибальд хрипло дышал, время от времени постанывая. Рэдрик бросил его лицом в самую большую лужу и повалился рядом, снова переживая наслаждение от мокрой ледяной ласки. Арчибальд забулькал, завозился, подтянул под себя руки и поднял голову. Глаза его были вытаращены, он ничего не соображал и жадно хватал ртом воздух, отплевываясь и кашляя. Потом взгляд его сделался осмысленным и остановился на Рэдрике.

— Ф-фу, — сказал он и помотал головой, разбрызгивая грязную воду. — Что это было?

— Смерть это была, — невнятно произнес Рэдрик и закашлялся. Он ощупал лицо. Было больно, нос распух, но брови и ресницы, как это ни странно, были на месте. И кожа на руках тоже оказалась цела, только покраснела малость. Надо думать, и задницу не до кости прожгло. Он пощупал — нет, явно не до кости, даже штаны целы. Просто как кипятком ошпарило.

Арчибальд тоже осторожно трогал пальцами лицо. Теперь, когда страшную маску смыло водой, физиономия у него оказалась — тоже против ожиданий — почти в порядке. Несколько царапин, нос припух, рассечена нижняя губа, а так, в общем, ничего.

— Никогда о таком не слышал, — проговорил Арчибальд и посмотрел назад.

Рэдрик тоже оглянулся. На сероватой испепеленной траве осталось много следов, и Рэдрик поразился, как, оказывается, короток был тот страшный бесконечный путь, который он прополз, спасаясь от гибели. Каких-нибудь метров двадцать ― тридцать, не больше, было всего от края до края выжженной проплешины, но он сослепу и от страха полз по ней каким-то диким зигзагом, как таракан по раскаленной сковороде, и спасибо еще, что полз, в общем, туда, куда надо, а ведь мог бы заползти на «комариную плешь» слева, а мог бы и вообще повернуть обратно… Нет, не мог бы, поду мал он с ожесточением. Это молокосос какой-нибудь мог бы, а я тебе не молокосос, и если бы не этот дурак, то вообще бы ничего не случилось, обварил бы себе зад — вот и все неприятности.

Он посмотрел на Арчибальда. Арчибальд с фырканьем умывался, покряхтывая, когда задевал больные места. Рэдрик поднялся и, морщась от прикосновений задубевшей от жара одежды к обожженной коже, вышел на сухое, место и нагнулся над рюкзаком. Вот рюкзаку досталось по-настоящему. Верхние клапаны просто-напросто обгорели, пузырьки в аптечке все полопались от жара к чертовой матери, и от жухлого пятна несло невыносимой химией. Рэдрик открыл клапан и принялся выбрасывать осколки стекла и пластика, и тут Арчибальд у него за спиной сказал:

— Спасибо вам, мистер Шухарт, вытащили вы меня. Рэдрик промолчал. Кой черт — спасибо! Сдался ты мне — спасать тебя.