– Я не… не могу, – Таня понимает, что упускает самое важное. Оно прямо тут, под носом, но все ускользает и ускользает от взгляда. – Не могу прочитать.
– Попробуй. Ты должна.
Она снова вглядывается в закорючки, и те вдруг складываются в текст:
«МОЙ ОТЕЦ – УБИЙЦА».
Она открывает рот, чтобы начать читать, но голос замирает в горле.
– Все-таки не можешь прочесть? – удивляется учитель. – Что ж, придется оставить тебя в классе до тех пор, пока не научишься. Все остальные свободны.
Таня поворачивает голову и видит пустой класс. Спинки стульев, по всем правилам придвинутых к партам, чистые столешницы, линолеум без единой черной полоски или прилипшей жвачки. Так правильно, но так мертво. Картинка начинает неспешно складываться у нее в сознании.
– Ну, попробуй, – говорит учитель, поднимаясь со своего места. Под свитером проступают багровые буквы. Таня вновь смотрит на свое сочинение – теперь там всего одна фраза, криво написанная поперек обеих страниц: «ВЫВЕРНУТЬ НАИЗНАНКУ». Она вспоминает и понимает.
– Читай! – велит учитель, растопыривая руки и слегка приседая, словно собираясь поймать ученицу. – Читай! Читай!
– Не буду, – отвечает Таня.
– Почему?
– Это всего лишь морок.
Грачев теряет форму, растекается в окружающем его пространстве черной кляксой, огромным шевелящимся пятном, в котором проступают хищно оскаленные пасти. Он набрасывается на ученицу и проглатывает ее.
Она падает во тьму, зная, что ждет внизу.
– Ты наша! – шипят пустые голоса со всех сторон. – Наша! Наша!
– Вывернем наизнанку! – грозится, смеясь, Лешка Симагин. – Сожрем твои кишки!
– Навсегда! – обещает директриса, мерзко хихикая. – На этот раз ты останешься здесь навсегда!
– Сдохнешь, сука! – хрипит Кривошеев. – Сссдохнешшшь, сссука!
Ледяная вода принимает мягко, без плеска. Таня не успевает задержать дыхание, отчаянно барахтается, пытаясь вырваться к поверхности, но множество цепких пальцев смыкается на ее ногах, и мертвый Федор Петрович шепчет в самое ухо:
– Пришла пора вернуться на дно.