Элиминация

— А не рановато ли ты встал с кровати? — Спрашивает меня Саша, я мотаю головой, хотя сам понимаю, что, наверное, действительно, рано. — Что ж, раз уж ты в полной боевой готовности, то у меня для тебя пара новостей.

Мы бредем в хол, там полно людей, все выглядят такими живыми и сильными, что меня это вводит в ступор. Я давно не видел такого большого количества народа. Тем временем, друг рассказывает мне новости прошедшего дня, не стесняясь материться и громко ругаться, на нас то и дело оборачиваются солдаты, которые стоят на своих постах, но моему приятелю явно все равно.

Резкий и достаточно громкий щелчок переключает наше (и только наше) внимание на себя, а потом довольно внезапно свет везде выключается, однако люди не замирают, одни лишь мы остановились, через пару секунд на стенах включаются красные лампы, расставленные друг от друга на расстояние около пяти метров.

— Я думаю, это комендантский час. — Произношу я.

Толпа расходится довольно быстро, а один из охранников направляется в нашу сторону. Он объяснят, что после двенадцати часов всем надо находится в своих комнатах и без особого разрешения или неотложной работы их покидать запрещено. Тут же появляется дамочка с серьезным выражением лица, она прерывает тираду охранника и просит меня проследовать за ней, ибо меня еще официально не выписали и грядущую ночь я проведу в палате без окон и посторонних людей.

Уже лежа на своей кровати я тупо пялюсь в потолок и не могу заснуть, мои мысли занимают безумные глаза Алисы и план Президента Москвы, я думаю о расточительстве электричества, изобилии еды и лекарств, вспоминая то время, когда в холодные зимние ночи мы с ребятами забивались в самые тесные комнаты и засыпали под одним драным одеялом, вместо горячей еды — супы быстрого приготовления, пойманная несчастная белка, отфильтрованная вода, заместо чая, о сахаре и речи не было, его можно было раздобыть на черном рынке, как и любую сладость, однако, нам везло больше, командам зачистки каждым месяц давали большую плитку шоколада на шесть человек.

Я вспоминаю немалое количество людей в холе, а перед глазами ютящиеся замершие и ослабшие люди в убежищах, умирающие от холода и голода. Они не знают, что жизнь здесь — это современная сказка. Да и мы не знали.

Наконец, мои глаза слипаются, последней мыслью становится Алиса, я должен поговорить с ней, объяснить, что она не виновата, это все я, мой вспыльчивый характер и пять лет адской жизни, но какой жизнью жила она, пока не попала сюда… Я и не думал об этом. Не думал о том, что могла пережить, на момент нашего расставания, семнадцатилетняя девушка и как мы оба изменились за эти годы.

Да, я злился на все и всех, я ненавидел весь мир, несколько раз прощался с жизнью, у меня даже в мыслях не было, что Алиса может быть жива, но, при этом, я никогда не переставал ее любить.

Глава 20. Август

Вспышка оказалось карой Божьей, весы правосудия рухнули, передав свои права Безумию. Неживые взошли на трон, живые же попрятались в свои темные углы, дабы вымаливать прощения у Господа Бога нашего, ибо только он может спасти от болезни страшной, даровав сладкую смерть. — отрывок из новой Библии эры Безумия.

Я перестаю ощущать свое тело. Оно словно больше не принадлежит мне, чьи-то чужие руки и ноги, сердцебиение нисходит на нет, мои глаза стекленеют, мне не больно, хотя, я возможно, просто не чувствую боль.

Вадим сидит напротив меня, в моем спутанном сознание у него все еще живые глаза, он плачет, от его слез меня выворачивает наизнанку, но я не могу ему ни чем помочь.

Профессор Литовский теперь спокойно открывает мою клетку и заходит внутрь, за последние сутки он делал это дважды, совершенно не боясь, что я могу оказать ему сопротивление.

— Чем Вы меня накачали? — Я еле двигаю языком, а моя речь сопровождается плевками.

Его глаза безумны, чернющие зрачки полны своих демонов, однако, он живой человек… Ну, относительно живой. Как и я. Вспышка пробралась в его организм и глубоко засела в его мозгу, она распространяется по венам, поразила каждый участок его сердца. Со мной будет тоже самое… Мы уже видели такое, та женщина, что убила собственное дитя, она упала с лестницы и встала, словно ничего и не было, ее несвязная речь, отметки от безумных… Неужели, все это ожидает и меня?

Проходя обучение для участия в зачистки нам показывали мертвого безумного, ему вскрывали грудную клетку и доставали сердце, оно было черное, как ночь, вены ядрено-фиолетового цвета, свернувшаяся на глазах темно-красная, почти черная, кровь, каждый орган в его теле напоминал плесневый комок шерсти, который только что отхаркнула кошка. Зрелище было не из приятных. Нам объясняли, что это одна из причин того, почему никакое лекарство не сработает, лежащий неживой на данный момент был заражен всего четыре дня назад — и вот, что стало с его телом.

Литовский аккуратно вынимает иголки из моего тела, без его особого лекарства мне тут же становится плохо, все тело сводит и я начинаю кричать. Литовский дает мне пощечину и я тут же прихожу в себя. Вадим срывается с места и прыгает ко мне, однако цепь на ноге его останавливает. Мы с профессором замираем и в ту же секунду мне кажется, что взгляд моего брата направлен не на меня, а на Литовского.

— Прочь! — Вскрикнул тот, однако Вадим все еще тянется к нему. — Я сказал — прочь! — С этими словами он бьет ногой ему в плечо, тем самым отталкивая того к решетке.

Вадим вжимается в нее и закрывает глаза, он словно пытается собраться с мыслями и оценить обстановку, как делал это раньше. А меня, тем временем, мучает один лишь вопрос — он пытался меня защитить?