Мифы Ктулху. Порча и другие повести

При этих словах глаза Гамильтона расширились, и он вздрогнул.

– Ты не знаешь Его, Андерсон. Он бог, великий и ужасный, страшный и могущественный. Сейчас Он находится далеко от нашего мира, покоится в глубинах Р’льеха, но Его небытие – это скорее не смерть, а сон, и Он непременно пробудится ото сна! Когда звезды встанут на нужные места, мы выберем тех, кто ответит на Зов Ктулху, и тогда Р’льех возвысится вновь, и вселенная содрогнется в изумлении! Ведь в древнем мире даже горгоны были Его жрицами! А ты говоришь мне о каких-то деньгах! – Гамильтон вновь презрительно усмехнулся. Судя по всему, в ту минуту он находился в полной власти безумия. Однако усмешка тут же сменилась коварной улыбкой: – И ты бессилен что-либо сделать – если скажешь другим хотя бы слово об увиденном, я под присягой заявлю, что ты с самого начала был моим пособником! Что касается тел, их никто никогда не найдет! Они отправились к спящему Ктулху, отправились в лучах света, который Он посылает мне, когда я, обращаясь к тьме, взываю к Нему! Так что доказать ничего не удастся…

– Может, и не удастся, но что в скором времени тебя упекут в сумасшедший дом, в этом я не сомневаюсь!

Шпилька угодила точно в цель. На мгновенно побледневшем лице Гамильтона появилось выражение испуга.

– В сумасшедший дом? Ты не посмеешь! Тогда я не смогу служить ему, приносить жертвы и…

– Можешь не беспокоиться, – прервал его Андерсон. – В мои планы не входит сажать тебя в сумасшедший дом. Прошу тебя, посмотри на вещи моими глазами. Покажи мне только, как ты добиваешься этого своего зеленого свечения. Ну, не своего, а спящего Ктулху. И мы сможем с тобой ладить по-прежнему, вот только нужно решить вопрос с деньгами…

– Нет, Андерсон, – едва ли не с нежностью в голосе ответил ему брат, – так не пойдет. Ты мне не поверишь, даже если я представлю тебе свидетельство моей принадлежности к сонму жрецов великого Ктулху, скрытое под этим париком, который я вынужден постоянно носить – Знак Ктулху. Все равно я не смогу почитать моего великого повелителя и служить Ему так, как ты говоришь. Извини, Андерсон. – Теперь на его лице появилось печальное выражение, а в следующий миг он выхватил из ножен, спрятанных под пиджаком, длинный нож. – Я пользуюсь им в тех случаях, когда они сильнее меня или готовы оказать сопротивление. Ктулху это не нравится, потому что Он предпочитает получать их целыми и невредимыми, но… – взмахнув рукой с зажатым в ней ножом, Гамильтон не договорил.

Андерсона спасла стремительность движений – он успел отскочить в сторону, а в следующий миг лезвие вспороло воздух там, где только что находилась его грудь. Затем братья сошлись в жестоком поединке – Гамильтон тщился нанести Андерсону удары ножом или укусить его, а последний отчаянно сопротивлялся, пытаясь сохранить себе жизнь. Обезумевший Гамильтон, похоже, обладал силой трех обычных людей и вскоре опрокинул брата на землю. Сцепившись, они покатились по полу.

В конечном итоге с головы младшего брата слетел парик. Андерсону – омерзение от представшей его взгляду картины вдруг придало ему сил – удалось вывернуть руку Гамильтона и вогнать нож прямо в грудь безумцу. Затем Тарп быстро вскочил на ноги и испуганно отпрянул от жуткого создания, что корчилось в предсмертных муках на усыпанном опилками полу, создания, которое еще недавно было его братом. Вот только брат ли это? Голову этого существа венчал странный головной убор, представлявший собой копошащуюся массу белых червей толщиной с палец, чем-то напоминающую обитательницу морей актинию, впившуюся, как вампир, во все еще живой мозг!

Позднее, когда наступило утро, Андерсон понял: даже если бы и существовал человек, которому можно было всецело довериться, он все равно не сумел бы толково объяснить, что стряслось минувшей ночью, всего несколько часов назад. Ему самому все эти события казались нереальными, и в памяти остались лишь обрывки того, что последовало за жуткой смертью брата. Примерно полчаса он ждал, понимая, что в шатер в любой момент, привлеченные странным светом и шумной возней, могут заглянуть люди. И тогда они увидят тело Гамильтона… но он был вынужден ждать, не в силах прикоснуться к бездыханному телу – по крайней мере до тех пор, пока белые черви продолжали шевелиться. Его брат умер почти мгновенно, а вот жуткая «корона» прожила дольше…

Затем, когда омерзительная – паразитирующая? – тварь замерла в неподвижности, Андерсон взял себя в руки и заставил выкопать яму в мягкой земле под слоем опилок. Задача была не из легких, потому что копать пришлось в полной темноте и в присутствии жуткого изваяния Ктулху. Позднее Андерсон вспоминал, насколько мягкой, к его великому удивлению, оказалась земля. А еще она была влажной, хотя под полотняным шатром ей надлежало быть сухой и твердой. Кроме того, Андерсону запомнился сильный морской запах, застарелый запах гниющих водорослей и придонной слизи. Этот запах был ему хорошо знаком, поскольку долго сохранялся после каждого «жертвоприношения» Гамильтона. Раньше Андерсон не придавал этому значения, видя здесь случайность, однако теперь ему стало ясно: запах возникал вместе с зеленым светом, равно как и необычное состояние абсолютной тишины.

Затем, чтобы побыстрее привести все в порядок, он – утоптав землю и убрав свидетельства того, что в шатре копали, – откинул в сторону полог, заменявший дверь, чтобы немного проветрить помещение. Но, сделав все для того, чтобы устранить следы кошмарного ночного происшествия, Андерсон еще долго не мог расслабиться. Напряжение последних часов не отпускало его даже утром, когда забрезжил рассвет и обитатели луна-парка начали пробуждаться ото сна.

Когда в полдень Ходжсоновская ярмарка окончательно открылась для посетителей, Андерсон все еще был охвачен тревогой, опасаясь разоблачения. Всякий раз, вступая в разговоры с окружающими, он чувствовал, как его кожа покрывается холодным потом. Страх лишь ненадолго отпускал его в перерывах между ярмарочными представлениями. Но самые неприятные минуты в тот день он пережил, когда в «музей» Гамильтона нахально попытался заглянуть какой-то подросток в кожаной куртке. Андерсону пришлось едва ли не коленом под зад выпихнуть наглого юнца наружу, хотя в шатре не осталось ни единого следа ночного происшествия.

Впоследствии Андерсон удивлялся тому, что схватка с братом не привлекла ничьего внимания. Тем не менее это было именно так. Даже цепные псы, охранявшие ярмарку, не стали поднимать шума. А ведь именно эти четвероногие стражники всякий раз по возвращении Гамильтона из заморских странствий становились более нервными, чем обычно, часто рычали и лаяли. Андерсон решил, что зловещее «состояние тишины», сопровождавшее зеленое свечение, рассеялось ночью над всей территорией ярмарки и «нейтрализовало» собачий лай. Или, может быть, животные все-таки что-то слышали, но молчали из страха?.. Пожалуй, второе предположение было ближе к истине, поскольку позднее выяснилось, что многие собаки скулили всю ночь, забившись под вагончики своих хозяев…

Два дня спустя ярмарочный городок снялся с места и отправился странствовать дальше, а тело Гамильтона Тарпа осталось лежать в земле. Худшие опасения Андерсона, наконец, оставили его, и к нему понемногу вернулось былое спокойствие. До известной степени этому содействовал тот факт, что странствующие балаганщики проницательно (хотя и по совершенно неверным причинам) связали беспокойство Андерсона с его злосчастным безумным братом. Поэтому, едва они заметили отсутствие Гамильтона, Андерсон лишь пожал плечами в ответ:

– Да кто его знает, где он? Может, в Тибете. Или в Египте. Или в Австралии. Он снова куда-то уехал, не сказав мне ни слова. Так что его может носить где угодно.

Хотя подобные вопросы неизменно носили вежливый и сочувственный характер, Андерсон понимал: на самом деле любопытство окружающих искренним не назовешь. В душе обитатели ярмарочного городка были только рады, что его брат «снова куда-то уехал».

Прошло полтора месяца, в течение которых странствующие балаганщики регулярно останавливались в деревнях и небольших городках. Все это время Андерсону удавалось гнать от себя воспоминания о смерти брата и собственном в ней участии – практически все, за исключением того жуткого существа, обитавшего у Гамильтона на голове. Это было незабываемое зрелище: «анемон», еще долго шевелившийся после того, как его хозяин испустил дух. Гамильтон назвал эту штуку символом своей принадлежности к касте жрецов, он так и сказал: «Знак Ктулху…» но скорее всего то была редкая форма раковой опухоли или же разновидность некоего червя-паразита вроде солитера. Андерсон всякий раз содрогался, вспоминая зловещую жреческую «корону» брата, что, впрочем, неудивительно. Восседая на голове Гамильтона, эта уродина производила впечатление разумной. Мысль о том, насколько глубоко эта штуковина могла уходить корнями в голову безумца, была еще более неприятной…

Нет, лучше не думать о том, как щупальца мерзкого существа шевелятся внутри мозга Гамильтона, хотя, судя по всему, именно эта тварь и стала причиной его помешательства. Андерсон не считал себя человеком слабым, однако теперь подобные мысли все чаще и чаще тревожили его, казалось бы, уравновешенное состояние духа; когда же его стали посещать кошмары, он возложил вину за них на все ту же жуткую тварь.

Сначала они были смутными и неконкретными: какие-то непонятные силуэты на фоне туманных горизонтов, бескрайних просторов и пустынных морских побережий; далекие острова с причудливыми шпилями и башнями – такие далекие, что диковинные существа, обитавшие на них, казались спящему Андерсону чем-то вроде насекомых. Впрочем, его это и не огорчало. Их очертания постоянно менялись и были не слишком приятны глазу. Эти формы отличала примитивная простота, из чего напрашивался вывод, что он находится в давно забытых человечеством первозданных краях. От этих грез Андерсон неизменно пробуждался в мрачном настроении духа.