Вскоре после того, как доктор Стюарт взял Джулиана под свою «опеку», я начал изучать составленные братом карты звездного неба, как астрономические, так и астрологические, и взялся за чтение собранных им книг оккультного характера. Тогда я изучил немало произведений подобного рода: работы Фермольда, Леви, Принна и Гезраэля, а также – в запасниках библиотеки Британского музея – труды Магнуса, Глиннда и Аль-Хазреда. Я прочел «Текст Р’льеха» – и «Отчет Йохансена», основательно проштудировал легенды об Атлантиде и My. Я портил зрение, перелистывая древние фолианты из частных коллекций, и находил источники легенд и мифов, относящихся к океану. Я прочел рукопись Эндрю Фелана, тексты допроса Абеля Кипа, свидетельские показания Клейрборна Бойца и Нейланда Колума, повествование Хорвата Блейна. Не ускользнули от моего внимания бумаги Джефферсона Бейтса, и нередко, томясь бессонницей, я размышлял о загадочной судьбе Эноха Конгера[7].
Наверное, зря я это делал.
Эти занятия отняли у меня почти целый год, но я так и не приблизился к пониманию причин сумасшествия моего брата. Хотя нет, пожалуй, это не совсем так. Думается, он вполне мог лишиться рассудка, начитавшись жутких книг, о которых я упоминал выше, тем более что речь идет о человеке вроде Джулиана, обладавшем натурой куда более чувствительной, нежели у большинства людей. Тем не менее это отнюдь не единственное объяснение. В конце концов, его интерес к подобным вещам был давним, ими он увлекался всю свою жизнь. Мне до сих пор не понятно, как случилось, что интерес этот стал решающим фактором его заболевания. Нет, очевидно, начало всему положил роковой сон, привидевшийся ему на Сретенье.
Тем не менее нельзя сказать, что тот год был для меня потерян. Я и сейчас не верю в зловещее возвращение былых времен, не верю в великих древних богов, ожидающих своего часа в океанских впадинах, в злосчастную судьбу человечества, воплощенную в образах кошмарных обитателей морских глубин. Смог бы я сохранить здравомыслие, если бы принял на веру эту фантасмагорию? Правда, я сделался поистине знатоком зловещих тайн древней Земли. Некоторые факты, добытые в процессе изысканий, вызывали у меня жгучий интерес. Я имею в виду ряд странных случаев, удивительным образом похожих друг на друга: случай Джо Слейтера, бродяги из Катскильских гор (1900–1901 годы); случай Натаниэля Уингейта Пизли из Мискатоникского университета (1908–1913 годы); наконец, случай Рэндольфа Картера из Бостона, чье исчезновение в 1928 году было тесно связано с необъяснимым происшествием, случившимся с неким Свами Чандрапутрой[8] в 1930 году. Признаться, я изучил и другие случаи предполагаемой одержимости демоническими силами – все они в равной степени достоверны, – но упомянутые выше имеют для меня особую важность, ибо в них просматриваются определенные параллели с участью моего несчастного брата.
Однако время прошло быстро. И каким неподдельным было мое изумление, – вернее, небывалое облегчение и радость, – когда июльским утром 1963 года я совершенно неожиданно для себя нашел в почтовом ящике письмо от доктора Стюарта, в котором он извещал меня, что Джулиан резко пошел на поправку. И действительно, когда я приехал в Оукдин, доктор подтвердил: Джулиан
Хотя во всем остальном успехи, достигнутые врачом, поражали. Когда я в последний раз видел Джулиана – это было всего месяц назад, – мне стало не по себе, столь чудовищны были масштабы его помешательства. Тогда я стоял рядом с ним возле забранного решеткой окна, в которое, как мне сказали, он мог часами смотреть на север. В ответ на мое осторожное приветствие брат пробормотал: «Ктулху, Отуум, Дагон: Обитатели Глубин во тьме, все глубоко спят, дожидаясь пробуждения…» Мне не удалось добиться от него ничего другого, кроме этой бессмыслицы.
Но каковы были перемены! На сей раз брат тепло приветствовал меня – хотя теперь я задним числом понимаю: узнал он меня не сразу, с легким опозданием. Немного поговорив с ним, я пришел к отрадному выводу: не считая одной новой идиосинкразии [9], передо мной стоял практически тот же человек, которого я знал до болезни. А пресловутая странность заключалась вот в чем: у брата, по всей видимости, появилась ужасная фотофобия, и теперь он носил большие темные очки, полностью закрывавшие глаза и предохранявшие от попадания солнечного света с боков. Однако, как я выяснил позднее, объяснялась эта причуда другими причинами…
Пока Джулиан собирал вещи, готовясь к обратному отъезду в Глазго, доктор Стюарт отвел меня в свой кабинет. Когда я подписал все документы, нужные для выписки, врач поведал мне о просто-таки фантастическом выздоровлении моего брата. Как оказалось, на прошлой неделе, войдя в палату Джулиана как-то утром, доктор Стюарт обнаружил его сжавшимся в комочек под одеялом. Мой брат отказался выходить из комнаты, пока ему не принесут темные очки. Какой бы неожиданной ни показалась эта просьба, она необычайно обрадовала изумленного психиатра. Еще бы – впервые за весь срок лечения пациент продемонстрировал сознательное восприятие окружающей действительности!
В общем, очки стали свидетельством профессиональной удачи доктора Стюарта, ибо, едва их принесли, Джулиан быстро вернулся в нормальное психическое состояние. Огорчало психиатра только одно – решительный отказ моего брата их снимать. По словам Джулиана,
Сидя в купе первого класса поезда Лондон-Глазго, несущегося на север, и давно уже исчерпав все вопросы, какие хотелось задать брату, – кстати, отвечал он крайне уклончиво, – я погрузился в чтение захваченной на дорогу книги. Через несколько минут, вздрогнув от грохота проходившего мимо встречного поезда, я оторвался от книжной страницы и… несказанно порадовался, что в купе кроме нас с Джулианом никого нет. Ибо мой брат заинтересовался какой-то старой газетой, и я не знаю, что подумали бы наши возможные попутчики, случись им увидеть выражение его лица… Пока Джулиан читал ту заметку, оно сделалось сначала раздраженным, потом едва ли не злобным. Странные черные очки лишь усиливали эффект, одновременно придавая его лицу оттенки злобного сарказма, жестокого триумфа и нескрываемого презрения. Я был неприятно поражен, однако смолчал, а позднее, когда Джулиан вышел в коридор подышать свежим воздухом, схватил газету и отыскал рубрику, которую читал мой брат и которая, по всей видимости, вызвала на его лице столь богатую гамму чувств. Тут же вернулся прежний страх. За последний год я практически не держал в руках газет, и прочитанное явилось для меня шоком. И все же впечатление было такое, будто где-то я уже это слышал… В заметке сообщалось о событиях, практически повторявших события той злосчастной ночи. Обострения у душевнобольных по всей стране. Необъяснимые, безумные и страшные поступки людей, ранее считавшихся нормальными. Всплеск деятельности зловещих сект и черные мессы в центральных графствах Великобритании. Необычные морские животные, выброшенные на побережье близ Хардена, и еще более загадочные происшествия в Котсволдских холмах в Глостершире.
Словно холод океанских глубин коснулся моего сердца… Я быстро перелистал остальные страницы и едва не выронил газету, наткнувшись на то, что почти ожидал увидеть: в Атлантике между Гренландией и северной оконечностью Шотландии были зафиксированы толчки на морском дне. Я инстинктивно впился взглядом в дату над заметкой. Как и следовало ожидать, газета была
И все же мои страхи, по всей видимости, оказались беспочвенными. По возвращении в Глазго брат первым делом уничтожил все свои книги по оккультизму, что несказанно меня обрадовало. Правда, при этом он не предпринимал ни малейших попыток вернуться к сочинению книг. Вместо этого Джулиан уныло слонялся по дому, размышляя, как мне казалось, о своей продолжительной болезни (по его словам, о периоде безумия он ничего не помнил). При этом он ни разу, вплоть до ночи, когда умер, не снимал очков. Подозреваю, что Джулиан не расставался с ними даже в постели, но для чего они ему понадобились и в чем заключался смысл слов, произнесенных в ту давнюю ночь в моей комнате, – все это стало понятно мне гораздо позже.
Меня заверили, что фотофобия брата со временем пройдет, однако день шел за днем, и скоро ждать стало уже бессмысленно. Кстати, вскоре я заметил в характере брата перемены иного рода. Если раньше Джулиан отличался застенчивостью, замкнутостью и почти полным безволием, – о чем, кстати, свидетельствовал и его слабый подбородок, – то теперь его было не узнать. Он вступал со мной в препирательства по малейшим пустякам. Его лицо – губы и особенно подбородок – приобрело абсолютно несвойственную ему твердость.
Все это не переставало меня удивлять, и по мере того, как одна неделя сменялась другой, я проникался все большей и большей уверенностью в том, что с моим якобы излечившимся братом далеко не все в порядке. Помимо его меланхоличной задумчивости, в нем поселилось нечто пугающее. Почему он больше не рассказывал о чудовищных снах, терзавших его каждую ночь? Одним небесам известно, как мало он спал, но даже если ему и случалось уснуть, меня частенько будило его бормотание, в котором слышались отголоски увиденных во время болезни кошмаров.
Впрочем, примерно в середине октября с Джулианом случилась отрадная перемена. Он заметно повеселел и даже занялся старыми рукописями, которые уже давно пылились незаконченными – хотя и вряд ли всерьез. В конце месяца брат удивил меня неожиданным признанием: оказывается, у него давным-давно появился замысел для хорошей книги, однако толком взяться за нее до сих пор не получалось. Работать над рукописью он будет сам, но сначала необходимо изучить кое-какие источники, потому что для подобного произведения требуется особенно тщательная подготовка. Джулиан попросил меня по возможности не нарушать его уединения, насколько то позволяло наше скромное жилище. Я согласился со всеми его условиями, хотя и не понимал, зачем ему понадобилось оставаться одному в комнате и запираться изнутри, – или почему он расчистил «для будущих нужд» просторный подвал нашего дома. Правда, никаких вопросов я задавать не стал. Брат тактично попросил об уединении – и, насколько это зависело от меня, получил его. Должен, однако, признаться: меня охватило нешуточное любопытство.
С тех пор мы виделись лишь за обеденным столом (очень и очень нечасто), да еще тогда, когда Джулиан приходил в библиотеку за нужными книгами. Последнее происходило каждый день с завидной регулярностью. Поначалу я встречал Джулиана у дверей библиотеки – мне было интересно, над чем он работает. Я надеялся, что смогу разгадать его намерения по подбору книг.
Увы, эта уловка нисколько не приблизила меня к пониманию его замыслов, а лишь сбила с толку. Я не мог понять, для чего ему могли понадобиться «Ядерное оружие» Лаудера, «Рентгеновские лучи» Шалля, «Огромная вселенная» Кудерка, «Человек и энергия» Уббелоде, «Чудеса современной науки» Кина, «Современная психиатрия» Стаффорда Кларка, «Эйнштейн» Шуберта, «Электрический мир» Гебера, а также многочисленные выпуски журналов «Нью Сайентист» и «Прогресс науки»… А ведь эти увесистые тома он таскал к себе в подвал каждый день. И все же Джулиан не давал мне серьезных поводов для беспокойства – не как раньше, когда читал далекие от науки труды, которые затем уничтожил по возвращении из больницы. Увы, моему душевному спокойствию не суждено было продлиться слишком долго.
Как-то в середине ноября, закончив особо трудную главу со скрипом продвигавшейся книги, я пошел к Джулиану, чтобы поделиться своей радостью. В то утро брат еще не попадался мне на глаза, но его исчезновение я обнаружил лишь тогда, когда, постучав в его дверь, не услышал ответа. В последнее время, уходя из дому, он стал запирать дверь на ключ, однако на сей раз она оказалась открыта, что весьма меня удивило. Войдя, я увидел на прикроватном столике записку – большой лист бумаги, на котором корявыми буквами было выведено следующее:
Сердясь на брата за внезапный отъезд, я собрался было выйти из комнаты, как вдруг на глаза мне попался дневник, валявшийся на полу у изножья кровати. В том, что Джулиан ведет дневник, не было для меня ничего нового – до болезни он исправно делал записи. Будучи человеком порядочным и не привыкшим совать нос в чужие секреты, я уже хотел уйти, не прикасаясь к тетрадке, как мой взгляд привлекло слово, написанное крупными буквами на открытой странице: Ктулху.
ebooksa