Я несколько раз пыталась расспросить Джефа о его семье и о доме, в котором мне скоро предстояло жить, но мало что сумела узнать.
— Обычный старый дом, — неохотно отвечал он на мои вопросы. — Обещаю, тебе в нем понравится. С мамой, я уверен, вы сразу поладите. Она немного не в себе, но очень хорошая, как и миссис Кингсли.
— Кто такая миссис Кингсли?
— Наша экономка. Белла живет в поместье с самого моего рождения, она просто душка!
Мама немного не в себе, миссис Кингсли — душка… Я постаралась вообразить их себе, однако у меня это плохо получалось.
— А кто еще есть из домашних?
— Иногда у нас подолгу гостит дядя Сьюард, они с мамой почти одного возраста.
— А твой отец?
— Он умер, когда мне было три года.
— У тебя есть братья или сестры?
— Только Тони, он на восемь лет старше меня. Признаться, я не видел его целую вечность. Да, у меня еще была сестра, но она умерла до моего рождения.
Мне рисовалась мама Джефа в широкополой соломенной шляпе, с большой корзиной в руке, склонившаяся над цветущим розовым кустом; пухлая, как пончик, миссис Кингсли вытирала полные белые руки о передник; дядя Сьюард попыхивал трубкой в седые усы… Мне хотелось разузнать о них поподробнее, но больше из Джефа вытянуть ничего не удалось. То ли он был слишком поглощен картами и торопился к приятелям, чтобы продолжить игру, то ли он нарочно о чем–то умалчивал, — как бы то ни было, мое безмятежное настроение омрачило первое облачко беспокойства. Но тут развеселая ватага моряков за стенкой грянула марш «В сердце Техаса», поезд, оставив позади перевал Сан–Бернардино, с ревом ворвался в просторную долину и очутился в самой гуще большой апельсиновой рощи. Я с изумлением смотрела на огромные оранжевые плоды, висевшие на низеньких желтовато–зеленых деревцах, точно рождественские игрушки на елке.
Мы въехали в Калифорнию.
Глава вторая
Мы прибыли к крытому красной черепицей вокзалу в Сан–Диего только к вечеру. Едва продравшись с чемоданами сквозь ораву штурмующих багажное отделение морских пехотинцев, Джеф крикнул такси. В машине он назвал шоферу адрес на Мэйвуд–авеню в пригороде Пойнт–Лобос.
Улицы были запружены автомобилями и людьми. Толпы рабочих, точно лемминги во время степного пожара, спешили к автостоянкам и к поджидавшим их автобусам, длинной линией выстроившимся вдоль тротуаров.
— Похоже на то, что мы угодили в самый час пик, — с досадой пробормотал таксист, пока мы еле плелись в общем уличном потоке. — Как раз в это время на авиазаводах кончает работу дневная смена.
Наконец промышленный район остался позади, и мы въехали в зажиточные кварталы города. Я смотрела по сторонам, затаив дыхание от восхищения. Вокруг стен оштукатуренных в разные цвета уютных домиков пламенели лиловые огоньки вьюна; тут и там на аккуратно подстриженных лужайках росли приземистые мохнатые пальмы с широкими желтоватыми листьями; другие пальмы, высокие, точно фонарные столбы, с гладкими ровными стволами и пышными султанами изумрудно–зеленых листьев на макушках тянулись бесконечным рядом вдоль шоссе. Справа в бухте белели на солнце тонкие как спички мачты прогулочных яхт, а далеко впереди, за рыжим обрывом каньона, появлялась и снова исчезала широкая голубая полоса Тихого океана.
Я засыпала Джефа тысячей вопросов: умеет ли он плавать? есть ли у него яхта? как называют вон то диковинное растение? Но Джеф пребывал в мрачном расположении духа и отвечал односложно или отделывался невразумительным мычанием. Он сильно проигрался в поезде, к тому же недостаток сна и избыток алкоголя вконец его измотали.
Скоро автомобиль свернул на посыпанную гравием дорогу между двумя каменными пилонами.