Полигон

— Так может тебе всё-таки обратить к гарнизону? Скажи, я найду человека, кто и как сможет помочь, чтобы…

— Нет, нет, товарищ генерал, не нужно. У меня всё… под контролем.

— Под таким, что всё идет нескладно?

— Ну… это временно.

— Ладно. Я тебя услышал. Завершай всё же скорее свои дела и дуй в Москву.

— Так точно, товарищ генерал-майор, завершать и — в Москву.

Сезонов нажал кнопку завершения вызова на беспроводном телефоне, положил трубку, вздохнул и, открыв дверь, вышел из комнаты на кухню, где до сих пор находилась Дарья. Женщина стояла у газовой плиты, готовая снять свистящий чайник и разлить горячую воду по кружкам с заварочными чайными пакетиками.

Проведя ночь на задворках знакомого гаражного кооператива, где подполковник среди пайщиков случайно и неожиданно для себя завел знакомого, пенсионера Федорова, на новое утро Сезонов судорожно соображал, что же ему делать, что предпринять, куда податься и каким путем идти. Выражаясь языком дипломатии, он в одночасье превратился в persona non grata— стал нежелательный гражданин для всех, наверное, высших ярославских военачальников и некоторых низших офицеров. Вот говорят же: не делай добра — не получишь зла. И ведь он стал ходячим примером данной поговорки.

Чувствуя себя внезапно потерянным, Сезонов, укрыв «ниву» оставленной на задворках боксов, никому из кооперативщиков не нужной большой непрозрачной пленкой, двинулся в сторону дома, где жила семья Ковалевых, подняв воротник куртки и глубже натянув капюшон: день выдался пасмурным, ветреным, неприятно моросил дождь. Всю дорогу он шел пешком и надеялся вновь застать Дарью дома. Сын должен быть на работе, дочь — в школе, а если и сама Дарья никуда не вышла и он застанет ее на квартире, то всё же осмелится поведать ей некоторую историю, чтобы и она знала, против чего и за что ратовал ее муж и его друг. Нет, он не скажет ей прямым текстом об ужасах, что творятся на полигоне, и во что местное командование превращает замалчиваемый факт нахождения в регионе внеземных чудовищ. Как он и надеялся, дети дома отсутствовали, а Дарья никуда не собиралась. Женщина встретила его тепло, но умело скрыла эмоции: как она удивлена его новым внезапным приходом без предупреждения, как обеспокоена — что всё-таки происходит, почему Валерий так несловоохотлив и суетлив? Возникнув на пороге ее квартиры в мокрой куртке, с серьезным и одновременно неловким выражением на лице, Сезонов тем не менее был решительно настроен рассказать Дарье некоторые факты, несмотря на зароки, что вбивал в свой мозг часами ранее. Рискует ли он тем самым ее жизнью, жизнью ее детей — когда теперь, вдова офицера, тело которого найдено близ спецчасти, впускает в дом товарища своего супруга, а тот, желая знать правду о той самой части, добыл себе множественные проблемы и стал помехой для ярославских командиров? Рискованно ли теперь, что она будет знать то, о чем так непросто поведать, опасно, что он, подполковник, был у нее? Не хочется об этом думать. Вдруг это всё больное воображение? Точно. Воспаленный мозг за последние сутки не может мыслить ничего, кроме охоты и преследования в целях заставить замолчать. Где правда, где ложь, где игры больного параноического сознания, а где действительная допустимость? Если местным военным удастся отследить его, Сезонова, проследовать его путями? Если они придут и сюда, в квартиру Ковалевых, в целях пристрастного расспроса Дарьи и ее детей: был ли здесь когда-либо московский подполковник, что делал и говорил? Он, Сезонов, этого не допустит. Он верит, что сохранит Ковалевым безопасность, если нужно, и сам не попадется в руки ярославских военачальников. Те будут сами его искать, не запросят содействия столичного управления, не доведут информацию до генерал-майора Фамилина— всё по одной и той же причине: пришлось бы рассказать о совершенном подполковником преступлении — попытке проникновения в спецчасть в целях того, о чем как раз-таки не надо упоминать в докладе Москве.

Надеясь, что у него есть время, прежде чем военные могут прийти к Дарье (если, конечно, это сделают), Сезонов всё же торопился и спешил рассказать вдове Арсения всё, что хотел. Первое, что он сделал, когда она впустила его в квартиру, — попросил разрешения позвонить с домашнего телефона. Проводив его в комнату-спальню, где на прикроватной тумбе со стороны Арсения стоял телефон, Дарья удалилась на кухню.

— Завтра у Арсения девять дней, — сказал она, выключая плиту и снимая свисток с носика чайника.

— Да. Я помню, — кивнул Сезонов, глядя на клетки клеенчатой скатерти.

— Ты еще будешь в городе?

— Я не знаю. Правда, не знаю.

Подполковник посмотрел в окно, избегая встретиться с женщиной взглядом.

— Если что, приходи на поминальный обед. В том же месте, в одиннадцать.

— Спасибо.

— Думаю, я бы хотела сказать тебе кое-что, — произнесла Дарья, разлив по кружкам воду из чайника.

— Да? — Сезонов поднял на нее глаза, макая чайный пакетик.

Женщина молча вернула чайник на плиту, села за стол и потянулась к конфете. В глаза Сезонову она не смотрела.