Тварь у порога,

Довольно скоро, однако, мне удалось несколько унять собственные страхи, место которых постепенно стали занимать любопытство и самое неподдельное восхищение. Я мог лишь догадываться о том, чего именно ожидал сейчас от меня Кроуфорд Тиллингэст, однако в том, что он находился у порога какого-то невероятного открытия, не оставалось ни малейшего сомнения. Если прежде я еще осмеливался как-то возражать и даже протестовать по поводу его противоестественных попыток проникнуть в суть самого сокровенного, то сейчас, когда он определенно достиг на этом поприще вполне конкретного прогресса, я уже почти разделял его настрой, хотя внутренне и содрогался, мысленно представляя себе, каких жертв все это может стоить.

Я шел по темному, пустынному дому, следуя за слабым огоньком свечи, зажатой в подрагивающей руке этой ходячей пародии на человека. Электрический свет в доме был выключен, и сделано это, как пояснил он мне, по вполне конкретным причинам.

— Это будет слишком… Я просто не решаюсь… — продолжал бормотать он, и я обратил внимание на эту его новую и довольно специфическую манеру речи, похожую на некую разновидность разговора с самим собой.

Мы вошли в располагавшуюся в чердачном помещении лабораторию, и я сразу увидел довольно отталкивающего вида электрический агрегат, излучавший слабое, чуть подрагивающее, какое-то болезненное бледно-фиолетовое свечение. Машина была подсоединена к довольно мощному на вид аккумулятору, хотя в настоящий момент, как мне показалось, ток включен не был (насколько я мог запомнить, в ходе самого эксперимента, при работе она издавала гудящий, потрескивающий звук). Отвечая на мой вопрос, Тиллингэст лишь промямлил, что это постоянное свечение имеет отнюдь не электрическую природу, однако сейчас ему было бы трудно в более понятных выражениях объяснить суть происходящего.

Усадив меня рядом с машиной, так что она оказалась по правую руку от меня, он щелкнул каким-то выключателем, располагавшимся под гроздью ламп, расположенных в виде некоего подобия короны. Послышалось характерное потрескивание, сменившееся глухим подвыванием, которое с каждой секундой становилось все громче, неистовее, а потом внезапно перешло в гудение, причем настолько мягкое, что я даже принял его за возвращение самой настоящей тишины.

Вскоре свечение усилилось, потом снова ослабло, после чего приобрело бледный, призрачный оттенок, или, скорее, стало походить на смесь цветов, характер которой я не берусь описать даже приблизительно. Тиллингэст пристально следил за моей реакцией и заметил появившееся у меня на лице изумленное выражение.

— Знаешь, что это такое? — прошептал он. — Это ультрафиолет. — Он странно хохотнул моему явному недоумению. — Ты всегда считал, что ультрафиолетовые лучи невидимы — в сущности, так оно и есть, однако сейчас ты способен видеть и их, и многое другое, что было прежде недоступно твоему зрению.

— А теперь слушай, — продолжал он. — Генерируемые этой машиной волны пробуждают в нас тысячи доселе дремавших чувств — тех самых чувств, которые дошли до нас через миллионы и миллионы лет эволюции человеческого существа от самых первобытных форм, зачатков органической жизни. Сам я уже видел подлинную, правду, и хочу, чтобы ты также получил такую возможность. Хочешь узнать, как все это выглядит? Сейчас увидишь.

С этими словами Тиллингэст уселся прямо напротив меня, задул свечу и со зловещим видом уставился мне в глаза.

— Твой органы чувств — в первую очередь, пожалуй, слуха — также смогут воспринять массу разнообразных импульсов, поскольку они довольно тесно связаны с этими самыми дремлющими или спящими органами. Следом же за ними последуют уже иные ощущения. Скажи, ты когда-нибудь слышал о так называемой шишковидной железе? Знаешь, я просто корчусь от смеха, когда вспоминаю этих эндокринологов-верхоглядов, простофиль, именующих себя учеными, и на самом деле являющихся попросту выскочками, прикрывающимися учением Фрейда.

Так вот, скажу я тебе, орган этот — наиглавнейший из всех органов чувств, и обнаружил я это совсем недавно. В некоторой степени его можно уподобить органу зрения, передающему свои импульсы прямо в мозг, и если ты нормальный человек, то таким образом сможешь воспринять большую часть того… того, что находится как бы по ту сторону, можно сказать — на том свете.

Я оглядел громадное пространство его мансарды с наклонной южной стеной, которую слабо освещали лучи, отсутствовавшие в нашей повседневной жизни. Отдаленные углы помещения утопали в глубокой тени, а все пространство приобрело очертания какой-то подернутой дымкой нереальности, скрывавшей свою подлинную сущность и побуждавшей мозг мыслить категориями символизма и призрачных образов.

За тот отрезок времени, пока Тиллингэм хранил молчание, я ощутил себя словно находящимся в громадном храме давно усопших богов. Это было строение со смутно очерченными формами и сложенное из бесчисленного количества черных каменных колонн, восходящих от влажных плит пола к туманным высотам, остававшимся за пределами моего зрения. Какое-то время картина эта оставалась вполне зримой, но постепенно стала сменяться более жуткими образами — словно я оказался в полнейшем, абсолютном одиночестве в бескрайнем, непроглядном, беззвучном космосе. Меня окружал сплошной вакуум, пустота, и больше ничего, и это пробуждало в душе странное, словно пришедшее из далекого детства ощущение животного страха. Я невольно потянулся рукой к карману пиджака, в котором лежал револьвер — с ним я не расставался ни на минуту с тех самых пор, когда впервые оказался в этом доме, расположенном в восточной части Провиденса.

Вскоре откуда-то издалека, словно из бездонной пустоты, начал доноситься еле различимый звук — бесконечно слабый, чуть вибрирующий и одновременно безошибочно музыкальный, в котором, однако, ощущалась неуловимая, дикая сила, сразу же мягко вцепившаяся в мое тело, окутавшая его мучительно-нежным покрывалом. Внезапно у меня сложилось впечатление, похожее на то, которое испытываешь, случайно задев ногтем грифельную доску. И в то же мгновение откуда-то потянул холодный сквозняк, источник которого, как я почти сразу же установил, располагался в той же стороне, откуда неслось странное звучание.

Затаив дыхание я ждал, с каждой секундой чувствуя нарастание, усиление и того и другого — и звука, и сквозняка, — и при этом чувствовал себя так, будто оказался прикованным к стоящему между рельсами столбу, на который стремительно надвигается гигантский локомотив. Я принялся что-то говорить Тиллингэсту, причем заметил, что как только произнес первое слово, все эти столь необычные ощущения внезапно исчезли. Теперь я видел перед собой лишь хозяина дома, его светящуюся машину и утопающее во мраке помещение мансарды.

Тиллингэст презрительно косился на револьвер, который я, сам того не подозревая, выхватил из кармана, хотя по выражению его лица я понял, что он видел и слышал не меньше, а скорее всего даже намного больше моего. Я начал было описывать ему собственные ощущения, однако он кивком головы заставил меня не двигаться и как можно пристальнее вслушиваться и всматриваться в происходящее.

— Не шевелись, — добавил он, — поскольку эти лучи не только позволяют видеть все, что творится вокруг, но и делают видимыми нас самих. Я уже сказал тебе, что все мои слуги исчезли, но не пояснил, каким образом это произошло. Эта тупоголовая экономка — я ведь предупреждал ее, чтобы не зажигала внизу свет, но она не послушалась и все же зажгла его, а пробежавший по проводам ток лишь усилил ответную вибрацию. Что и говорить, пугающая это была картина — даже находясь здесь, видя и слыша происходящее, я не мог не различать ее воплей. Еще более кошмарное зрелище представляли из себя различные предметы ее одежды, разбросанные по всему дому. Основная же часть одежды миссис Апдайк валялась неподалеку от выключателя света — именно по ней я и догадался, что именно произошло. Они захватили ее всю, целиком. Однако до тех пор, пока мы сохраняем неподвижность, можно считать себя в относительной безопасности. Не забывай, что мы имеем дело со зловещим миром, в котором практически лишены каких-либо шансов на самооборону… Не шевелись!

Шок от сделанного открытия в сочетании с неожиданно произнесенной командой буквально парализовал все мое тело, и, охваченный ужасом, я вновь распахнул свой разум перед тем, что Тиллингэст называл «тем светом».

Теперь я находился в самой гуще вихря звука и движения, который совершенно не позволял разглядеть, что творилось у меня перед глазами. Где-то проглядывали расплывчатые очертания комнаты, а из некоей точки пространства словно вздымался бурлящий столб невообразимых образов или облаков, упиравшийся в твердь крыши впереди и чуть правее меня.

Затем я снова увидел тот же храм, однако на сей раз его колонны поднимались в толщу воздушного океана света, а сверху, точно в том месте, где несколько минут назад громоздилась масса дымного столба, спускался яркий, слепящий луч. После этого представшее передо мной зрелище приобрело поистине калейдоскопический характер, и, находясь в самой гуще этого хитросплетения звуков, образов и чувственных ощущения, я вдруг ощутил, будто сам растворяюсь, или, по крайней мере, чувствую, словно моя телесная оболочка утрачивает свою былую прочность и монолитность.