— Синклер, помнишь историю пьяницы времен Гарун аль-Рашида, багдадского нищего, который один день прожил могущественнейшим из людей.
— Еще бы, — флегматично ответил Синклер. — А вот и мечтатель, вышедший из-за угла.
— Ошибаешься, — возразил Фледжмилл. — Это — мечтательница, ибо речь идет о женщине.
— Тогда, — весело воскликнул миллионер, — это не копия, а вариант. Послушайте, Фледж, мне она не кажется пьяной…
— У нас есть платок и немного хлороформа, — ответил друг. — Это внесет новизну в фарс старика Гаруна.
— Отлично, — кивнул Синклер с серьезностью настоящего англичанина.
Они разбили темную ампулу над батистовым платком.
— Фледжмилл, похоже, она вот-вот проснется.
Присцилла Мальвертон лежала на японском диване.
Королевское платье из темного бархата, забытое мисс Грейс, последней пассией Чарли, подчеркивало невероятную бледность лица девушки.
— Мы, кажется, совершили нечто неприличное.
— Хм!
— Переодеть багдадского пьяницу… Но раздевать и одевать молодую женщину не очень прилично. Мне это приключение уже не нравится.
— Девушка не будет шокирована, — усмехнулся Фледжмилл, — ибо такое происходит с ней не раз на дню и с не столь приличными людьми, как мы.
— И все же, — упрямо повторил Синклер, — это — женщина.
— Она не просыпается.
Стол сверкал от хрусталя, серебряной посуды и тончайшего фарфора; люстры низвергали водопады розового и белого света. Жадные орхидеи впитывали ароматы из дымящихся кастрюлек.
Но Присцилла не просыпалась.
Когда обильно смоченный хлороформом платок лег на ее замерзшее личико, она слабо вскрикнула, и тут же ее тельце, истощенное голодом и болезнью, опустилось на руки Синклера.
— Ах! — воскликнул он, увидев ее облаченной в бархат. — Как она удивится по пробуждении?