Мой друг, покойник

22
18
20
22
24
26
28
30

— Я весь вымок… Какой ужас! Чуть-чуть виски, чтобы набраться храбрости…

— Экономь. Судно выдержит еще с полчаса…

— Полчаса! Слушай, Хильдесхайм, дружище, не смейся… я хотел бы… помолиться.

— Хорошо!

Бум! Бум! Бум!

— Какой ураган, Матерь Божия!.. Скажи, ты знаешь какую-либо молитву?

— Нет.

— Ну, хоть самую маленькую… Кусочек…

— Послушай… Повторяй: Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа.

— Во имя Отца, и Сына и Святого Духа. Этого мало. Подумай, Хильдесхайм. Мне туда не хочется…

— Туда…

— Если Бог есть, то пусть скажет: «Бобби Моос, вот уже тридцать лет ты стараешься не знать меня. Я тебя не приму, наступила твоя очередь…»

— Возможно, Бобби, я не знаю больше ни одной молитвы. Таким бедолагам, как мы, молитвы не нужны. Наша нищета искупает все наши прегрешения.

— Ты так думаешь, Хильдесхайм?

— Я думаю, что будет достаточно вежливо сказать доброму боженьке: «Ваше Святейшество, это я — Бобби Моос. Я всегда был бедняком. И даже не помню своих родителей, братьев, сестер, а если они были, то били меня и презирали… Женщины не хотели меня, потому что я уродлив…»

Не гордись этим. Добрый боженька увидит, что ты косоглаз, что у тебя гнилые зубы, а нос перекошен.

Тогда ты скажешь: «Я никогда не ел досыта, а жестокий закон людей каждый раз наказывал меня, когда я хотел поесть досыта. Я люблю виски. Я никогда не мог выпить его столько, сколько хотел».

— Это правда. Об этом стоит сказать.

— Ты скажешь: «Когда завтра или на следующей неделе меня найдут на пляже Саутхенда или Ширнесса в куче водорослей рядом с дохлыми крабами, измазанным желтой грязью, то бросят в общую могилу на самом краю кладбища. Никогда ни один плачущий малыш не положит на мою могилу ни цветов, ни веточки, никто обо мне не вспомнит, не прольет слезы и не пожалеет. Это жестоко, Ваше Святейшество».

— Хильдесхайм, мы будем жалкими мертвецами. Никто о нас не вспомнит.