Месма

— Ладно, ладно, иду! — неприязненно пробурчал Прохор Михайлович себе под нос. — Чёрт ее принёс, наглая какая… Неграмотная, что ли?

Он пошел открывать, часто, совсем по-стариковски перебирая ногами. Очевидно, предстоял крайне неприятный разговор, и фотомастер страстно желал сделать его как можно короче.

Отодвинув засов, он отбросил цепочку и приоткрыл дверь. На пороге замаячила высокая женская фигура, полностью закрывшая образовавшийся проём, однако Прохор Михайлович вовсе не собирался пускать непрошенную гостью в дом.

— Войти можно? — спросила женщина глухим голосом, звучавшим еще глуше оттого, что она низко опустила голову и говорила в поднятый воротник.

— Что?.. — опешил хозяин. — С какой это стати? Вы табличку на двери видите — сегодня у нас выходной! Так что, гражданочка, будьте любезны приходить в урочное время! Всего хорошего…

Он хотел захлопнуть дверь перед носом незнакомки, но она просунула в приоткрытый проём ногу, обутую в мужской кирзовый сапог, и сама всем корпусом подалась вперед. При этом не произнесла ни слова.

Прохор Михайлович прямо-таки остолбенел от такой вопиющей наглости.

- Да что ж это такое… — он поднял на женщину возмущённый взгляд. Его глаза встретились в упор с ее глазами — глубокими и тёмными, глазами, которые словно втягивали, вбирали его в себя, раскрывая перед ним настоящую бездну…

— Господи… — еле слышно прошептал он. — Августа?..

— Узнал все-таки? — отозвалась нежданная гостья. — И то хорошо. В дом-то пустишь, или как?

Прохор Михайлович невольно отшатнулся назад. Августа вошла в приоткрывшуюся дверь и остановилась посреди прихожей. Фотограф обошел ее и плотно закрыл дверь, которую тотчас задвинул на засов.

— Боже мой… Августа… — в полной растерянности покачал он головой. — Как ты…Августа…

— Ну что, голубчик, не чаял меня вновь увидеть? — женщина усмехнулась, скривив бледные губы. — Вижу, не чаял… Вот проведать тебя решила, как ты тут… без меня.

Прохор Михайлович смотрел на нее снизу вверх (она всегда превосходила его ростом!), как на сошедшую с небес богиню или святую. Наконец фотомастер обрел вновь дар речи.

— Да что же это я стою, как истукан каменный! — всплеснул он руками.

Шок у него уже прошел, и теперь в груди словно вспыхнул огонь, и он не мог бы сказать, какие эмоции преобладают в этом огне — безбрежная радость, безудержный восторг или всепроникающий… страх! Да, его радость от встречи с нею поистине не знала границ, но при этом ему стало страшно, и страх этот сковывал его члены, сжимал ему сердце, спутывал мысли…

— Позволь, я пальтишко-то с тебя сниму! — воскликнул Прохор, протягивая руки к застегнутым на груди ее пуговицам видавшего виды пальто. Августа не противилась: она молча ждала, пока Прохор Михайлович трясущимися руками расстёгивал ей пальто, молча наблюдала, как он неуклюже вешал ее одежду на вешалку; с тонкой улыбкой смотрела, как он, павши перед нею на колени, начал суетливо стаскивать с ее ног тяжелые, стоптанные сапоги…

Прохор чуть ли не с ненавистью отбросил сапоги один за другим в сторону: как может его богиня таскать на ногах такую обувь? Затем начал быстро разматывать на ее ногах портянки. Подниматься с колен не спешил… Он боялся встретиться глазами с ее жгучим всепроникающим взглядом.

— А что это руки-то у тебя трясутся, Прохор? — донёсся до него сверху ее по-прежнему мелодичный голос. — Никак боишься меня? Да неужто я такой страшной стала?

Прохор Михайлович замер, держа в пальцах теплую портянку, разматываемую с ее ноги. Не вставая с колен, он невольно втянул голову в плечи.