Месма

— А я всегда тебя боялся… Августа, — тихо сказал он и продолжил разматывать тряпку. — Всегда, с первой же нашей встречи… и теперь боюсь.

— Но раньше так просто боялся, от ущербности своей, — сказала Августа с усмешкой, взирая с высоты своего роста на согбенного у ее ног Прохора. — А вот теперь-то есть, отчего бояться, правда? Вину свою чуешь, Прохор… Сколько лет мы с тобою не виделись? Почитай, шестнадцать лет! Аж семнадцатый год пошёл… И все эти годы ты виной своею маялся. Так ведь, Прохор?

— Так… — тихо ответил Прохор Михайлович упавшим голосом.

— Может, прощения попросить хочешь?

В прихожей повисла напряженная тишина. Прохор Михайлович ощутил испарину на своем лбу, а ладони сразу сделались потными.

«Она убьет меня…» — подумал он с полной обречённостью.

— А что проку просить тебя? — сказал он чуть слышно. — Если ты вернулась затем, чтобы убить меня — так убей… Как решишь, Августа, так и будет. Скажу тебе только одно: все эти шестнадцать лет я ждал тебя. Дня не проходило, чтобы я не думал о тебе, не вспоминал тебя! Но сделал я это тогда, в сорок третьем, потому что больше не мог так жить, Августа… И я тебя честно предупреж дал об этом. Но ты не хотела слушать. А теперь: если можешь простить — прости, если нет, так убивай! Я и к этому давно приготовился…

Августа продолжала смотреть на него сверху вниз с задумчивой полуулыбкой, как будто размышляла: убить или не убить? Прохор ждал, стоя на коленях и склонив голову… весь вид его свидетельствовал о том, что он полностью поручал свою жизнь воле своей богини…

— Ну вот разул ты меня, Прохор! — сказала вдруг Августа с веселой укоризной. — А дальше что? Тапочки у тебя хоть есть? Или мне босиком у тебя тут ходить?

Прохор Михайлович мгновенно вскинулся, распрямив согбенную спину.

— Нет! — вскричал он взволнованно. — Нет, конечно: как же можно — босиком! Сентябрь на дворе, полы в доме холодные… Но тапочек у меня больше нет, так я тебе носки дам, Августа! Вязаные, шерстяные… Это лучше, чем тапочки!

— Ну ладно, Прохор. Давай свои носки… — снисходительно улыбнулась гостья.

Фотограф вскочил, едва устоявши на ногах и метнулся в спальню. Вернулся оттуда, волоча за собой стул и пару носков, извлечённых из ящика комода. Он поставил стул за спиной Августы и усадил ее на сиденье с такой осторожностью, словно гостья его была сделана из китайского фарфора и легко могла ненароком разбиться.

— Вот… чудесные, тёплые носки! Сейчас наденем на твои ножки, Августа! Сейчас, сейчас…

Прохор снова опустился на колени и начал натягивать на ступню Августы первый носок. Августа не мешала ему: она сидела, гордо выпрямившись, и терпеливо ждала, когда ее некогда взбунтовавшийся раб закончит свою возню где-то внизу у ее ног.

— Ну вот… теперь ножкам будет тепло… — Прохор бережно провел ладонью по гладкой мощной голени своей повелительницы. Его руки всё еще продолжали слегка вздрагивать.

Августа молча поднялась со стула, не обращая на вновь коленопреклоненного Прохора никакого внимания. Закинув руки, размотала платок и повесила его на вешалку. Ее длинные волосы упали с головы на плечи и спину; давно не мытые, местами свалявшиеся, они тем не менее по-прежнему оставались темно-каштановыми и густыми… В ее кудрях Прохор не заметил ни единой седой нити.

— Чего-нибудь пожрать есть у тебя, Прохор? — небрежно спросила она.

— А как же? — обрадованно воскликнул фотограф. — Ведь не война нынче…разумеется, есть! Сейчас я тебя покормлю, Августа… Руки мыть, конечно, будешь?

— А то… Я хоть и преступница, однако не свинья! Где тут умывальник у тебя, в спальне вроде как? Я-то уж и забыла за давностью лет…