Месма

— Ладно, прощаю, — она презрительно хмыкнула. — Ну тогда, может, хоть водка у тебя есть?

— Я вообще-то не пью, но водка у меня есть… для компрессов вот берегу. Хорошая добрая водка…

— Для компрессов… — хмуро отозвалась Августа. — Что ж, дело нужное! Ну, может быть, плеснёшь чуток, коли не жалко? Я сто лет уже хорошей водки не нюхала…

— Если не жалко? — обиженно заметил Прохор Михайлович. — Мне для тебя жизни не жалко, а ты про водку… Конечно, плесну, коли душе твоей угодно…

Фотограф тяжело поднялся, прошел к старому шкапчику, помнившему еще незабвенного Ивана Яковлевича, и, скрипнув дверцей, вынул из его недр непочатую бутылку «Столичной». Взял два гранёных стаканчика, вернулся к столу. Молча налил полный стакан для Августы, плеснул несколько капель себе. Присел напротив своей дорогой гостьи.

Августа взяла наполненный стакан и подняла его над столом. Стаканчик казался совсем крошечным в ее узловатых, но таких длинных, цепких и сильных пальцах с обломанными твёрдыми ногтями.

— Ну, давай за встречу, Прохор? — сказала она с улыбкой.

— За встречу, — сдержанно отозвался фотограф. — И пусть всё будет хорошо…

Они выпили. Прохор ощутил приятное тепло в теле и особенно в одеревеневших суставах. А бледное, с запавшими щеками лицо Августы сразу озарил слабый румянец…

- Ты ведь думал, поди, что меня и на свете больше нет, правда, Прохор? — спросила Августа, с хрустом закусывая маринованным огурцом.

— Нет, Августа… — тихо ответил Прохор. — Я был уверен, что ты жива. Сам не знаю, почему, но был в этом совершенно уверен… если бы было иначе, я сам уже давно бы умер. Хотя, конечно, трудно представить, как можно было уцелеть на пароме, который разбомбили фашистские самолеты… Я там хоть и не был, но мне многие говорили, какой кромешный там был ад! из тех, кто уплыл на пароме, не уцелел никто…

— Правильно, не уцелел никто… — задумчиво повторила Августа. — Только вот ведь какая штука, Прохор: не была я на этом пароме-то! Потому сама цела и невредима осталась…

— Как не была? — опешил Прохор. — А мне милиционеры рассказывали, ты билет купила, они и сами пытались на паром попасть, чтоб тебя там задержать, да не успели…

— Дурни они, твои милиционеры, — усмехнулась Августа. — Билет я и вправду купила, но лишь для отвода глаз! Сама на паром ни ногой! Я ж смекнула: коли гнаться за мною будут, непременно попытаются узнать, не покупала ли я билет. Вот я и купила! А старик, что в кассе сидел, меня, конечно, запомнил! Я ведь тогда какая видная была — не то, что ныне… Купила я билет, а сама-то и в лес подалась. И оттуда всё видела, как немцы пристань пулемётами утюжили, а потом и паром вместе с пассажирами взорвали… Ух, там такое творилось, Прохор! Сам чёрт не уберёгся бы…

— Ты ешь, ешь, Августа! — заботливо воскликнул Прохор Михайлович. — Тебе как следует подкрепиться надо. У меня, конечно, тут не густо… но чем богат, тем и рад! Главное, ты здесь, а дальше мы тебя подкормим, уж не сомневайся! Главное ведь в том, что голодухи-то нет больше…

Августа внимательно посмотрела на Прохора, будто бы пыталась оценить его слова. Не ответила ничего и принялась за еду. Правда, ела она немного и явно без особой охоты — словно не хотела обременять хозяина лишней заботой о себе. На нее это было не слишком похоже, но… люди ведь со временем меняются.

Прохор Михайлович терпеливо выждал, когда Августа немного поест, а когда она отодвинула тарелку, спросил осторожно:

— А дальше что было?

- Ну что дальше! Пошла через лес — куда тропа выведет. Из села в село, из города в город. А вскоре поняла, что кроме человечины ничего есть не могу! Стала людей убивать пропитания ради. Человек пять убила: одного ребенка, двух женщин и двух мужиков… На последнем убийстве повязали меня. Факт людоедства доказать не смогли — мужичка-то я съела до крошки, а кости все сожгла в пепел!

За убийство судили меня и на каторгу! Дали 25 лет, и то поблажка вышла за то, что я смогла доказать, будто съеденный мною мужик на меня-то сам и напал. Так вот…