Месма

22
18
20
22
24
26
28
30

- Ну ладно, Прохор: не забирали, будь по-твоему, — со вздохом согласилась Августа. — Но сам-то мозгами своими куриными пораскинь: живу я у тебя, да? Ладно… К тебе народ каждый день ходит? Ходит. Меня видеть люди будут? Ты ж меня в норку-то не спрячешь — небось, не мышка! Значит, будут видеть. Рано или поздно кто-нибудь из твоих клиентов меня узнает — это ты понимаешь? Сама я женщиной очень видной была, и фотография моя в милиции имеется. Узнают и донесут! Придут и заберут меня, и тебя вместе со мной. Пойдешь как соучастник, за недоносительство и укрывательство особо опасной преступницы! Меня ты не спасёшь, а себя запросто так погубишь! Чего ж тут непонятного? Что ты как дитё малое, неразумное?

Прохор Михайлович угрюмо молчал. Действительно, что тут возразишь? Августа была совершенно права. Выждав паузу, женщина добавила, понизив голос:

— И не это даже главное, Прохор… Не могу я без человечинки-то, понимаешь? Никак не могу… Ничто мне ее не заменит. Мне без нее одни только болезни и скорая смерть…Или ты меня свеженьким человеческим мясом обеспечишь, а? Да так, чтоб не проведал никто!

Августа устремила на Прохора долгий пристальный взгляд, и в глазах ее будто полыхнуло черное пламя. Прохор невольно содрогнулся…

— Вот то-то! — усмехнулась Августа. — А ты тут говоришь, мол: я тебя люблю, ты живи у меня… Выбрось ты из головы всю эту белиберду, Прохор… Выбрось и забудь ее напрочь!

На старенькой электроплитке закипел чайник, и хозяин пошел его снимать. Вернулся к столу, разлил по чашкам кипяток, долил свежей заварки, положил на блюдце конфеты, несколько печенюшек… Августа взглянула на него с доброй улыбкой, но Прохор Михайлович едва ли это заметил.

— Ты очень хороший человек, Прохор, — сказала она с неожиданной теплотой. — Замечательный человек… Ты тут сказал, что я тебе жизнь спасала, и не раз. Твоя правда, было такое… Тело я твое спасала, а вот душу твою загубила безвозвратно! А это куда страшнее…

— Перестань, Августа! — с досадой отозвался Прохор. — Какая там еще душа! нет никакой души, и ничего ты не загубила! Болтология это всё…

— Значит, по-твоему, человек ничем существенно не отличается — ну, скажем, от крысы? — усмехнулась Августа. — Или от свиньи? Ну, разве что на двух ногах ходит?

— Не знаю я, Августа… Скорее всего, так оно и есть.

Он придвинул ближе к своей гостье чашку с чаем, но Августа не обратила на это внимания.

— Нет. Прохор, не так… Ты, может, и удивишься, но душа даже у крысы есть! Своя, конечно, крысиная, но самая настоящая душа! А у человека — душа есть тем более.

— Не знаю… Не вижу… Одни инстинкты только и есть, — мрачно заметил фотограф.

— Инстинкты? И это говорит человек искусства! ты же не просто фотоснимки делаешь, Прохор! Ты не только лица, ты души людские фотографируешь! никогда не замечал?

Прохор Михайлович присел к столу напротив Августы. Попытался было отпить чаю, но тут же отставил чашку: слишком горячий.

— Погодь, Прохор, — заботливо улыбнулась гостья. — Неровен час, ошпаришься!

— К чему вдруг эти разговоры, Августа? — спросил он настороженно. — Время ли сейчас философствовать?

— Разговоры-то? — Августа поставила локти на стол и оперлась подбородком на сплетенные пальцы. — Да к тому, что тело я твое спасала, а душу твою губила не просто так, а намеренно! И сознательно! А самое страшное, что ничего теперь не исправишь… Душу твою уже не спасёшь! Она навечно теперь…

Августа вдруг умолкла и безнадёжно махнула рукой.

— А впрочем, ладно… Лучше тебе не знать и не верить… Время придёт, сам всё и узнаешь, а слова люди обычно воспринимать не хотят. Только тяжко тебе будет, Прохор! Ой, как тяжко! А причиной тому — я… Так что любить меня ты не должен. Погубила я тебя, Прохор… навечно погубила!