Месма

Мытарства Антонины начались еще в 1965 году, после того, как Галка чуть не убила ее, так шмякнув о кухонный пол, что сбежались соседи. После этого она стала панически бояться дочери. Поведения Галки теперь никак нельзя было предсказать: то она вела себя кротко и покорно, как это всегда было раньше, а то вдруг становилась грубой и жесткой; да ладно бы только это! Она всерьез говорила матери, что хочет ее убить. При этом не вызывало сомнений, что сделать это ей — раз плюнуть! И откуда только у Галки сила бралась такая нечеловеческая… Антонина знала, что стоит Галке только пожелать — и она ее, Антонину, в бараний рог скрутит, веревку из нее совьет! Антонина жила в вечном страхе, ночами не спала с перепугу. Часто ночью просыпалась и видела дочку, сидевшую рядом с ее постелью и смотрящую на нее… молча! Да смотрящую такими страшными глазами, что у Антонины сердце останавливалось; и даже если Галя утром была ласкова и терпелива, ее жуткие глаза, увиденные ночью, преследовали Антонину весь день. Антонина и задабривала дочку, и по душам говорить с нею пыталась, и так вокруг нее вертелась, и этак… Галя не спорила, не возражала, даже утешала ее! Но спокойнее Антонине не становилось. В Галке будто уживалось две души — одна была Галкина, добрая и чуткая, совершенно незлобивая, а другая… Антонина и представить себе не могла, кто эта другая… И тогда Антонина чувствовала себя на грани жизни и смерти, будто ходила над пропастью.

Мать с дочерью стали ходить по врачам. Все без толку, врачи ничего не находили — Галка была совершенно здорова! Один профессор высказал подозрение на шизофрению… но дальше дело не пошло. Если Галку положат в психбольницу, кто ее потом в институт-то примет? Ее попросту к экзаменам не допустят, и останется она дома, на шее у матери… и чем это для Антонины закончится, не ведает никто. От больницы отказались, стали ходить по бабкам, да знахаркам…

Те и воду какую-то пить ей давали, и заговаривали девушку, и снадобьями всякими-то ее пичкали — все было бесполезно! Становилось даже хуже: припадки у девушки участились, и как-то зимним утром она едва не выкинула Антонину из окна. Стекло разбили, и этим все кончилось: Галка вовремя успокоилась — так же внезапно, как и внезапно вышла из себя.

Потом пришел черед церкви. Антонина в Бога никогда не верила, смеялась-издевалась над верующими, и мысли не допускала, что сама пойдет когда-либо молиться; но — вот пришла беда, и стала она ревностной богомолкой.

И на исповедь ходила, и земные поклоны в церкви била, и службы долгие стояла… все окрестные храмы объездила, что в округе сохранились еще после давних большевистских погромов, и что же? А ничего. То ли священники попадались ей бесталанные, знающие только, как деньги с просящих брать, то ли Господь не желал слышать ее — бывшую атеистку воинствующую. Никакого проку.

Антонина осунулась, похудела, стала пугливой, как робкая лань, боялась даже собственной тени! Стала нервной, вспыльчивой… то плакала тихо в углу, то срывалась на крик без видимой причины.

Тогда-то кто-то и рассказал ей про Самсониху, которая, оказывается, живет недалеко совсем, тут же, в их районе, в селе Подгорное! Рукой подать до нее. Галка закончила школу в 1966 году, и еще год жила дома — в институт побоялись соваться, ибо приступы следовали один за другим. Открылась у Галины и еще одна особенность: неутолимая жажда крови, да не просто крови, а живой, настоящей, человеческой! Особенно она жаждала крови молодых мужчин, в чем как-то легко и призналась ошеломленной матери… В общем, вскоре после встречи нового, 1967 года, поехали мать и дочь в Подгорное к Самсонихе…

И тут Антонину ожидал еще один кошмар.

Приехали, отстояли длиннющую очередь. Правда, времени даром не теряли, много чего наслышались про Самсониху: и там она помогла, и тут она исцелила, и от порчи избавила, и будущее кому-то предсказала, от кого-то беду отвратила… Все делала, разве что мертвых из могил не поднимала. И тогда Антонина поняла: не поможет Самсониха, стало быть — никто уже не поможет.

Колдунья приняла их приветливо, и хоть напугала она Антонину своим громадным ростом и суровым видом, но Галка ей понравилась. Угостила ее Самсониха яблочным пирогом и сказала ей ласково:

— Ты, милая девонька, выйди-ка в сени… а я с мамашей твоей одной поработаю.

Галка послушно вышла, стояла в сенях, кушала пирог. Самсониха же усадила Антонину перед собой, сняла с ее головы платок, расстелила на столе. Долго-долго смотрела то на платок, то на Антонину… А потом вдруг как закричит:

— Вон! Вон пошла!! Прочь уходи, и не оскверняй моего дома! Пошла вон!

Перепуганная Антонина пулей вылетела из горницы. За нею выбежала из сеней не менее испуганная Галка: гнев такой огромной тетки, способной, наверное, убить человека одним ударом, мог привести в трепет кого угодно.

— Пошла вон! — орала с крыльца Самсониха. — И никогда больше не приходи! Тварь! Мразь… Как же тебя земля до сей поры носит? Во-о-н!..

Люди в очереди шарахались от Антонины, как от зачумленной. Бывало, что Самсониха отказывала кому-то в помощи, и по разным причинам, но такого шумного изгнания просящего здесь не видели никогда…

Недоумевающая Антонина вместе с насупившейся Галкой вернулись домой. Всю дорогу ехали молча. Вечером за ужином Галка сказала Антонине ни с того, ни с сего:

— Мать, ты успокойся… Я тебя убью, и не просто убью, а стану мучить долго и страшно. Рассказать тебе, как я это сделаю? Ты умрешь, и Господь за муки твои лютые примет тебя к себе. Мученицей станешь! И все кончится, тебе будет хорошо…

И запила свое высказывание горячим чаем, заела свежим печеньем… Как будто рассказала, какие таблетки от головной боли матери купит! А Антонина уже тогда едва не умерла от одних этих слов своей милой и доброй дочурки.

Однако потом — странное дело! Вроде бы все стало налаживаться… Припадки у Гали как будто прекратились, она снова стала внимательной и доброй. К лету она сделалась такой, как была раньше! Антонина думала — как же так? А может, то, как повела себя Самсониха, не что иное, как особый ритуал, которым нечисть из человека изгоняют? И ее слова адресованы были не ей, Антонине, а бесу, что в ее дочери сидел?… Антонина не знала, что и думать.