Но то минуту назад. А нынче, когда Рахманов отворил дверь, она в своем голубом форменном, слишком тесном в груди платье делала вид, будто начищает подсвечник.
– Вижу, свечи принесла. Умница, – похвалил Рахманов.
Горничная, сдув со лба челку, заманчиво ему улыбнулась:
– Еще чего изволите?
Глаза у нее были дерзкие, а голос смелый – и не скажешь, что прислуга. Рахманов вдруг остро пожалел, что не может знать, о чем думает Галина в эту самую минуту. Был ли у ее обыска какой умысел, или же это обычное девчоночье любопытство? Дар его позволял видеть лишь прошлое – свершенные человеком действия и сказанные им слова. О помыслах же всегда оставалось только догадываться.
Лишь Лара совсем иное дело: ее мысли он знал, как свои. Но то Лара.
Вспомнив о ней, Рахманов неосмысленно приблизился окну. Замер у занавески, прислушался. Грустит, рассматривая это свое платье. Лара необычайно хороша в нем (она во всем хороша, хоть в мешковине), но, конечно, не понимает этого. И, с досадой убирая в шкаф, начинает воображать, что, когда вырастет, то станет известной художницей и купит себе десять платьев у настоящего Чарльза Уорта. И тогда-то эта Щукина… а нет, уже не воображает. Вспомнила, что мать ни за что не отпустит ее учиться, и теперь глотает слезы, обнявшись со старым плюшевым зайцем.
А ведь правду о ней Галина сказала – маленькая совсем. Ребенок. Слишком чиста мыслями и телом для чудовища вроде него. Этот мальчишка, Конни, как она его называет, – она ведь в него влюблена до сих пор. Конни этот дурак, конечно, и тысячу ошибок успел наделать. Но его слова, по крайней мере, не расходятся с делом; он искренен с нею – и в этом уже лучше Рахманова.
И, главное, нынче перед ужином он вполне однозначно выразил готовность защитить Лару. Но она этого, конечно, не поняла…
Рахманов же отвлекся на ту, что сейчас ласково зарывалась пальцами в его волосы. Он упустил момент, когда Галина подошла столь близко, и теперь (не гнать же ее?) отстраненно ждал, что она станет делать дальше. А горничная оказалась даже смелее, чем он думал: поняв его молчание по-своему, она потянулась к его губам.
Губы ее пахли спелыми яблоками, а поцелуй вышел горячим; лукавством было бы сказать, что он совсем не был интересен Рахманову. Но Лара этажом выше глотала слезы, не позволяя ни о чем другом думать. Кроме того, Галина была ему нужна для иного.
Мягко коснувшись пальцами ее подбородка, он отвел ее лицо. Прежде чем девица успела открыть сомкнутые в истоме глаза, спросил:
– Так зачем ты по карманам шаришь, умница-красавица? Что искала-то?
«Умница-красавица», отпрыгнув, как ошпаренная, теперь смотрела на него во все глаза и даже чудесные мягкие губы приоткрыла в немом вопросе. Она сопротивлялась ему изо всех сил, хотела выдумать ложь, но силы, конечно, были не равны.
– Юлия Николаевна велит… хозяйка. На всякий случай. Сами слышали, небось, какая чертовщина тут творится.
– И ты решила, что я к той чертовщине причастность имею?
– Вы странный… – ответила на то Галина и, сбившись, начала смотреть в пол. – Я девка прожженная, сроду ничего и никого не боялась. А вас вот боюсь.
– Правильно делаешь, что боишься.
С полминуты он молча изучал Галину, сжавшуюся, притихшую. А после решился. Вынул блокнот для служебных записей, который носил в нагрудном кармане сюртука. На последней странице здесь имелась его рукою сделанная зарисовка с места убийства Стаховского. Вязь из символов, один лишь взгляд на которые заставлял кровь в его голове болезненно пульсировать.
Он вырвал тот лист из блокнота, смял и протянул девице:
ebooksa