– Монсеньор Лукас Одди бежал от революции и от нападения Центра. Он учредил на Мадхье папство в изгнании, – резко произнес священник. – Вряд ли кто-либо из бывших подданных Священной Империи, кроме его защитников и приспешников, признает в нем настоящего Папу. – Де Сойя отпил из бокала. – Это уже не первый случай, когда у Матери Церкви антипапа.
– А что с Папой Урбаном Шестнадцатым? – спросил я. – Скончался от сердечного приступа?
– Да, – кивнул Ки.
– И был воскрешен?
– Не совсем.
Я молча смотрел на отставного капрала, ожидая продолжения, но тот упорно хранил молчание.
– Я отправил весточку за реку, – улыбнулся отец де Сойя. – Очень скоро вы сами все поймете.
И верно, не прошло и минуты, как занавеси на входе раздвинулись, и в комнату вошел высокий мужчина в черной сутане. Но не Ленар Хойт. Этого человека я еще ни разу не видел, но чувствовал, что хорошо его знаю – удлиненное лицо, большие печальные глаза, широкий лоб и редеющие серебряные волосы. Я встал, чтобы пожать ему руку, поклониться, поцеловать перстень – словом, как-нибудь выразить свое почтение.
– Рауль, мой мальчик, мой мальчик, – произнес отец Поль Дюре. – Как я рад встрече с тобой! Нас так взволновала весть о твоем возвращении.
Старый священник энергично пожал мне руку, крепко меня обнял и решительно направился к буфету. Нашел кружку, накачал в раковину воды, вымыл кружку и наполнил ее вином, после чего уселся на свободный стул напротив Ки.
– Мы тут рассказываем Раулю, что произошло за год и месяц его отсутствия, – пояснил отец де Сойя.
– Мне казалось, прошел уже целый век, – сказал я, отсутствующе глядя вдаль.
– А для меня как раз век и прошел, – улыбнулся пожилой иезуит. У него был какой-то непривычный, но приятный акцент. Может, он родом с франкоязычной планеты? – А точнее, почти три.
– Я видел, что они делали с вами после каждого воскрешения! – Вино полностью лишило меня чувства такта. – Лурдзамийский и Альбедо убивали вас, чтобы возродить Хойта из ваших крестоформов.
Отец Дюре даже не пригубил вина. Он устремил в бокал пристальный взор, словно в ожидании пресуществления.
– Раз за разом, – задумчиво, без ненависти и злобы проговорил он. – Странная жизнь. Рождаешься лишь для того, чтобы быть убитым.
– Энея согласилась бы, – сказал я, зная, что эти-то священники – друзья и вообще добрые люди, но не испытывая теплых чувств к Церкви в целом.
– Да. – Поль Дюре в безмолвном тосте поднял бокал и осушил его до дна.
Бассин Ки заполнил вакуум тишины:
– Большинство верных, оставшихся на Пасеме, хотели бы видеть своим Папой отца Дюре.