Заступа

— Здорово, деды, — милостливо кивнул Рух.

— Хорошо ль спалось, Заступа-батюшка? — выпрямился Невзор, самый молоденький из старейшин, едва разменявший семьдесят лет. Не просто так спросил, с умыслом. Рух все для села, надежда и опора, оберег и защита. Оттого и прозвище — Заступа, ему. Издревле на севере Руси повелось — если хочется жизни спокойной, Заступу найми. Леса кругом и болота, человек тут незванный гость. Ведьмы озоруют — Заступу зовут, мертвяки шалят — Заступу скликают, лешаки дровосеков в чащу не пускают — поможет Заступа. А с тех пор, как грянул День Гнева Господня, без Заступы и вовсе никак. Большая беда грянула почти пол тысячи лет назад. Сначала пришли страшные вести о надвигавшейся татарской орде, сметающей все на пути. Дело привычное, столетьями Русь оборонялась от степняков, возводила валы, выжигала кочевья до тла. Но в тот раз кочевники не пришли. Семнадцатое марта одна тысяча двести двадцатого года озарилось слепящей багрово-фиолетовой вспышкой, небо раскололось, обрушились стены городов, церкви и терема. Опустилась кромешная тьма. Утром солнце не встало, Черная Ночь длилась месяц и под покровом смрадной, удушающей темноты пришли твари, исторгнутые самой Преисподней. Мир погрузился в хаос. Огромные волны смывали берега, плавился камень, трескалась и горела земля, целые страны тонули в крови. Демоны и кошмарные чудища несли опустошенье и смерть. Никто не знал, что случилось в тот день, никто не считал погибших людей, никто не знал, как людям удалось уцелеть. Мутное, больное солнце взошло лишь десятого сентября, дав отсчет новому календарю. Поток чудовищ иссяк, оставшихся перебили и загнали в леса пустыни и горы. В кошмарных муках и океанах крови рождался новый мир, старому День Гнева нанес смертельную рану. Исчезли народы и королевства, стерлись границы, поменялись очертания континентов, тысячи верст были выжжены, усеяны костями и пеплом. Наступил Темный век, век войн, сражений, ереси, всеобщего безумия и бесконечной резни. И длился он ровно сто одиннадцать лет, пока в тысяча триста тридцать первом году, на Венском конвенте, уцелевшие христианские государства не объединились и не дали отпор нечисти, дикарям, варварам, и демонопоклонникам, сталью и огнем установив новый порядок. Заступам в нем выпала особая роль. Власть она далеко, а Заступа вот он, рядышком. Рух Бучила и малая толика подобных ему, взявших под защиту баб, мужиков и детей. Не будет Руха, не будет села, останется гарь да обглоданные нечистью костяки. И плата за это не так велика…

— Спалось хорошо, да мало, — делано зевнул Рух и спросил, — Как перезимовали? Нешто спокойно, раз не тревожили?

— Твоими молитвами, Заступа-батюшка, и Христос нас, горемычных, оберегал. Хлеба в достатке, детки здоровые, скотий мор стороной обошел. Одна померла коровенка на Рождество, почернели кишки и зеленая кровь из всех дыр отошла.

— Волчатка?

— Она самая, кормилец, едва успели беду отвести. Как ты и наказывал: отрыли младенчика помершего без святого причастия, зашили коровке в нутро вместе с живым петухом и сожгли на кострище, пеплом село по кругу обсыпали. Убралась лихоманка проклятая. Повыла за околицей, зубьями поклацала и ушла.

— Заложные тихо вели?

— Тихо батюшка, снегу страсть намело, не выбраться им было до самого Благовещенья. Неделю назад возчики сгинули у Птичьего брода, телов не нашли, померзли небось. А давеча мужики слыхали в лесу, возле брода, страшественный вой. Толи зверюга выводит, толь человек.

— Гляну, — благосклонно кивнул Рух. Вот и работа наметилась: раз померли лютой смертью и без похорон правильных, значит уже поднялись. Помаются, помыкаются, оттаявшую в лесу дохлятину подъедят и куда пойдут? Точно, домой, память сохранившаяся в прогнивших мозгах к ребятишкам и женам потянет. Вот радости будет, как полезут в избы разложенные мертвецы.

— Ты уж сходи, батюшка, посмотри, — заискивающе улыбнулся Аникей. — Наши-то теперь страшатся Птичьим бродом ходить, до Наволоки пятнадцать верст крюка дают. Помоги, батюшка. Мы в долгу не останемся.

— А пока вот, — Устин пошамкал беззубым ртом. — У нас товар, у вас купец, стало быть. Прими, Заступа, невестушку, не побрезгуй.

Невзор вытянул из-за спин молоденькую, лет этак шестнадцати, девку в белой рубахе до пят и венком на голове. Девка оказалась вполне симпатичной, золотоволосой и остроглазой. Худосочной уж только, ни жопы, ни сисек. Рух недовольно скривился.

— Замухрышка какая. Год не кормили? Себе-то пуза наели.

Бучила шагнул к невесте, старейшины попятились, притихшая толпа шарахнулась, кто-то упал, задрав грязные пятки.

— Ты на внешности, батюшка, не смотри. Зато девица она невинная, аки ярочка, — оправился от страха Аникей.

Рух ухватил «ярочку» за хрупкие плечи. Головка у невесты держалась плохо, клонясь на плечо, тело мягкое и безвольное, огромные голубые глазища заволокла пьяная пелена. На жениха не смотрела, вялая, безразличная, еле живая. Ну точно, только девственницы тут не хватало.

— Разве о девицах был уговор? — строго поинтересовался Бучила. — Ведь знаете, каких я люблю.

Он руками обрисовал нужные формы. Вышло даже пышнее, чем требовалось.

— Надо девицу, — ослом уперся Невзор.

— Истинно так! — ткнул перстом в ночное небо Устин.