Боги Лавкрафта

Скорбные новости, повествующие о бесконечных этапах развития катастрофы, мерцали и вспыхивали во влажном воздухе гостиной Клео, глядевшей в окно – на черный прямоугольник горячей тьмы. До нее доносился теплый запах пены высокого прилива. Шторы с тем же успехом можно было счесть вырезанными из мрамора. В бухте не было ветра – даже самого слабого. Всюду, внутри комнаты и вовне, царила тишина.

Пожилым людям, таким как Клео, медики рекомендовали не выходить на улицу и соблюдать покой даже ночью. В такие жаркие дни их тела не успевали остыть. Уже три месяца жара в Европе собирала свою жатву среди стариков. И так каждый год на всем континенте и окружающих его островах. Однако то, что она обнаружила в нескольких милях от собственного дома, имело существенно большее значение, чем все, о чем упоминалось в новостях.

Женщины из ее семьи, видные ученые и экологи, чьи фотографии выстроились рядком на ее серванте, верили в то, что осквернение планеты бездумным ростом населения пробудили нечто настолько великое, что для него у нас даже не было меры. Сама ненасытность рода людского бросала природе вызов, сильнейший после массового вымирания на границе мелового и третичного периодов, происшедшего шестьдесят пять миллионов лет назад. Жизнь не может быть тихой и пассивной; хищник всегда услышит писк взывающего о помощи младенца.

Клео понимала, что мир не может более оставаться прежним. Не может – после того как огромные поля вечной мерзлоты на Аляске, в Сибири и Канаде разом выпустили в воздух свой ужасный и давно сдерживавшийся выдох. Высвободившегося количества метана и двуокиси углерода было достаточно для того, чтобы аннулировать и превзойти все намеченные меры по ослаблению оранжерейного эффекта. Леса и океаны поглощали теперь много меньше углекислого газа. Контуры обратной связи превратились в удавку, накинутую на горло человечества.

Средняя температура на планете возросла на три градуса по сравнению с 1990 годом. В высоких широтах рост ее составил целых пять градусов. И девять миллиардов пар ладоней начали теребить тонкую проволоку, начавшую стискивать их горла, причем некоторые с большим отчаянием, чем остальные. Иногда в дневной дремоте Клео как бы ощущала, как бьются в пыли девять миллиардов пар ног, по мере того как натягивается удавка.

Субтропики и средние широты почти забыли про дожди. Великое столкновение полярных холодов и экваториальной жары, происходящее высоко в небе над необъятными просторами бурных и теплых вод, словно те же самые беженцы, удалилось от утомленной земли. Усталые, распространяющиеся, извивающиеся потоки ветров отступили к высоким широтам и далеким полюсам… некогда реявшие высоко распределители воздушных масс унесли с собой драгоценную прохладу и вожделенный дождь – так, как если бы забирали с собой все, что можно было извлечь из этого тепла. Пресная вода и питающие жизнь покровы мягкого, золотого тепла исчезали вместе с уходящими в забвение климатами, дававшими жизнь столь многим.

Драгоценные для Клео океаны превращались в пустыни. Канадский лосось почти вымер. Треску в Северном море можно было встретить с тем же успехом, что и плиозавра. Заросли раковин на скалах рассыпались в прах. Великие коралловые рифы Австралии, Азии, Карибского моря, Виргинских и Антильских островов уже превратились в кладбища, и белые кости их оказались погребенными под шестифутовыми зарослями морской травы. И умерла третья часть всякой твари морской… Трупы морских животных покрывали дно океана, словно пепел и пыль в колоссальном крематории. И если человеческая нога еще могла ступить туда, где некогда над великими морскими городами поднимались рога кораллов и раскачивались знамена водорослей, сами руины под этой ногой рассыпались в пыль – словно песочные замки, выбеленные засухой и не знающим пощады жгучим солнцем.

Пары и газы насытили монументальные глубины и искрящиеся поверхности океана двуокисью углерода и сделали воду кислой. Великие живые массивы, мегатонны фитопланктона, образовывавшего половину биомассы планеты, замедлили движение своих машин; великие зеленые фабрики были отравлены неумелым химиком – человеком. Колоссальные живые легкие Амазонки еще создавали вторую половину атмосферы. Но деревья горели, пока море белело.

На мгновение застыв перед размахом собственных мыслей, Клео представила себе то эпохальное разрушение, которое произвел человек, вытащив его на зловонные берега вокруг того самого, где лежало оно и воняло. Того старого нарушителя границ, который давным-давно создал нас – мимоходом, бездумно, под серыми бушующими волнами. Великого гостя, всегда существовавшего под поверхностями мира, но никогда на них.

Как учила ее мать, как учила мать ее собственная мать и так далее и как Клео сообщила всем научным журналам, которые с тех пор даже не отвечали на ее письма, вся жизнь на планете возникла из крохотных органических частиц, выделившихся при столкновении с планетой, когда нечто пронзило космос 535 миллионов лет назад. И будучи подвидом этого нечто, мы теперь превратились во множество коварных узурпаторов. Теперь она не сомневалась в том, что оно завершит разрушение, начатое сжиганием углей в промышленном масштабе. Человечество по неведению своему последние две сотни лет дотошно и старательно будило собственного родителя.

Однако Клео давно уже решила увидеть конец, оставаясь вблизи от своих возлюбленных бухточек: возле той береговой линии, на которой ее семейство поколение за поколением обретало многочисленные знаки, где и она сама обрела свой первый символ. Знамения, которые следовало изучать всем; признаки, затемненные постепенным обрушением цивилизации. Новые голоса теперь пели в дожде, ветре, беспощадных приливах и во снах, толкование которых требовало целой жизни. Однако каждый крик в ее видениях знаменовал собой много большие ужасы, которые еще предстояло перенести.

Но кто, кто станет слушать семидесятипятилетнюю старуху, находящуюся на пороге деменции, местную чудачку, мать которой совершила самоубийство в сумасшедшем доме? Однако, ковыляя по супермаркетам и достопримечательностям своей незначительной бухточки, расположенной на юго-западном английском берегу, она рассказывала тем немногим, кто был готов слушать ее, о том, что существует нечто, слишком ужасное не только для понимания, но даже для веры. И что оно уже шевелится… давно, много лет.

Где-то там, в недрах мира, но и внутри самой жизни, какой мы знаем ее.

Наконец Клео обрела силы, позволившие нарушить овладевшее ею оцепенение, пустое, полное безразличия, однако то и дело перемежавшееся лихорадочными раздумьями, и отключить службу новостей. Тьма, царившая в комнате, сгустилась, разогревая облако жара, окружавшее ее кресло.

В ту ночь Клео снились полипы, десятки тысяч голубых студенистых силуэтов, поднимавшихся со дна моря, вырастая и влача вверх свои жидкие телеса до тех пор, пока вода в бухте не стала напоминать пруд, наполненный лягушачьей икрой. Над водой поднимались погруженные в нее по пояс пожилые мужчины и женщины, поднимавшие иссохшие руки к ночному небу, не похожему на те небеса, которые она видела прежде. Полог тьмы, пронизанный далекими жилками белого пара, отчего-то казался влажным, а может быть, сшитым из паутины, блиставшей словно бы каплями росы. На людях этих были белые больничные халаты, завязанные на воротнике, и они смеялись или рыдали от счастья, как будто видели чудо. Немногие – один или двое – взывали о помощи. Клео узнала среди них свою усопшую мать.

Когда поверхность воды превратилась в уходящий к далекому горизонту упругий ковер, тошнотворным образом вздымавшийся и опускавшийся, следуя морскому накату, пожилые, все тысячи седых и белых голов начали в унисон выкликивать одно и то же имя.

С криком перепуганного ребенка Клео проснулась.

Ранним утром было прохладнее, и она начала короткую прогулку до пляжа Бродсэндс, чтобы пересечь мыс и дойти до бухты Элберри. Она занималась охраной и защитой морской растительности в этой бухте в течение сорока лет своей работы в Природоохранном агентстве. Возраст уже не позволял ей нырять, однако она постоянно ходила туда пешком, чтобы проконтролировать нечто другое.

Клео не следовало оставлять свой дом без сопровождения. Однако Йоланда, медсестра и сиделка, приходившая к ней три раза на дню, должна была появиться только через два часа, когда будет уже слишком жарко, чтобы выходить из дома.

Впрочем, Клео пришлось вернуться домой раньше времени: она вышла из дома, не одевшись как надо. На половине пути по Бродсэндс-роуд, проходя под заброшенными виадуками Брюнеля, под этими каменными левиафанами, до сих пор встречавшими каждый рассвет, она поняла, что на ней только белье и ночная рубашка. И побрела домой, чтобы одеться как надо, пока никто не заметил ее на улице и не вызвал «Скорую помощь». Оказавшись возле вешалки в прихожей, она увидела записку, которой как будто бы не писала, напоминавшую о том, что утром, спустившись вниз, нужно сразу же принять лекарства.