— Что? — спросил Хан. — Ты про проводника?
— Нет. Если я опять стану пассажиром.
— Надо просто перестать им быть, и все. Это со всеми нами иногда бывает.
— Что значит — со всеми нами? Нас что, здесь много?
— Я думаю, да, — сказал Хан. — Должно быть много, только мы друг друга не знаем. Раньше точно было много.
— Скажи, а от кого ты про все это первый раз узнал?
— Не знаю, — сказал Хан, — я их не видел.
— Как это? Как ты мог что-то узнать от тех, кого ты не видел?
— А вот так, — сказал Хан, и Андрей понял, что тот не собирается дальше развивать эту тему.
— Ну а где они сейчас? — спросил он.
— Я думаю, что они там, — сказал Хан и кивнул за окно, где плыло бесконечное поле, заросшее травой, по которой, как по воде, шли волны от ветра.
— Они умерли?
— Они сошли. Однажды ночью, когда поезд остановился, они открыли дверь и сошли.
— По-моему, ты что-то путаешь, — сказал Андрей. — «Желтая стрела» не останавливается никогда. Это все знают.
— Послушай, — сказал Хан, — опомнись. Пассажиры не знают, как называется поезд, в котором они едут. Они даже не знают, что они пассажиры. Что они вообще могут знать?
9
Как только Андрей открыл дверь, он понял, что в его вагоне что-то произошло. У входа в одно купе стояло несколько человек в темных костюмах; плакала пожилая женщина в черной шали. Радио не работало, зато из купе, где жил Авель, неслась тягостная музыка: играл маленький магнитофон. Андрей вошел к себе.
— Что случилось? — спросил он Петра Сергеевича.
— Соскин умер, — сказал Петр Сергеевич, откладывая книгу. — Сейчас похороны.
— Когда это?