Призраки,

20 декабря. Я побывал там снова, я слышал музыку, вошел в церковь и видел Ее! Больше не могу сомневаться в своих чувствах. С чего бы? Черствые люди говорят, что мертвым не дано воскреснуть, и прошлое нельзя вернуть. Для них это истина, но почему я должен подчиняться чужим законам? — ведь я люблю и одержим этой любовью… Но я сбился с мысли… Почему бы Медее не вернуться в этот мир, если она знает, что есть на земле человек, чьи помыслы и желания посвящены ей одной?

Галлюцинация? Но я видел ее, как вижу бумагу, на которой пишу: она стояла в ярком сиянии алтарных свечей. Я слышал шорох ее юбок, вдыхал аромат волос, прикоснулся к портьере, потревоженной ее прикосновением… И вновь упустил ее! Но когда я выскочил на безлюдную улицу, залитую лунным светом, то обнаружил алую розу на ступенях церкви — эту розу я видел в руках Медеи мгновение назад. Я держал ее в руках, ощущал запах настоящего, только что сорванного цветка.

По возвращении домой я поставил ее в воду, расцеловав бессчетное число раз, и оставил на комоде, намеренный не подходить к нему в течение двадцати четырех часов, чтобы увериться, иллюзия это или нет. Но я должен увидеть ее снова, должен!

О, небеса! Я скован ужасом, вид скелета не потряс бы меня сильнее. Свежая роза, полная цвета и аромата, пожелтела, засохла, словно ее несколько столетий держали меж страниц книги, и рассыпалась прахом, едва я прикоснулся к ней. Ужасно, ужасно!

Но что со мной? Неужели я не знал, что люблю женщину, умершую триста лет назад? Если бы я пожелал получить свежие розы, сорванные только вчера, графиня Фьямметта или любая хорошенькая белошвейка могли бы подарить их мне. Роза увяла — но что с того? Если бы только сжать Медею в объятьях, как я сжимал пальцами стебель цветка, поцеловать, как целовал эти лепестки, разве не буду я на вершине блаженства, даже если моя возлюбленная немедленно превратится в прах? Даже если я сам стану прахом?

22 декабря. Одиннадцать вечера. Я снова видел ее! — едва не заговорил с ней. Мне обещана ее любовь! Ах, Спиридон! Ты был прав, считая, что не создан для земной amori.

В обычный час я отправился сегодня к церкви Сан Джованни Деколлато. Стояла ясная зимняя ночь, высокие дома и колокольни темнели на фоне синих небес, испещренных мириадами стальных звездочек. Луна пока не взошла. В церкви не горели огни, но, приложив усилие, дверь я все-таки открыл и вошел внутрь, увидев ярко освещенный, как и прежде, алтарь.

Неожиданно мне пришло в голову: все эти мужчины и женщины — прихожане, заполнившие церковь, священники, с пением обходящие алтарь, — давно мертвы и не существуют для прочих людей. Я коснулся, будто случайно, руки соседа. Она была холодна, как сырая глина. Мужчина обернулся, но словно не заметил меня; лицо его оказалось пепельно-бледным, а глаза — точно у слепого или мертвеца. Я почувствовал желание выбежать вон. Но в этот миг узрел Ее — на прежнем месте, в мерцании свечей возле алтаря, закутанную в черный плащ. Она обернулась, свет упал ей на лицо, озарив изящные черты, чуть прищуренные глаза и тонкие губы, алебастровую кожу с легким румянцем. Наши взгляды встретились.

Я снова попытался проложить себе дорогу к ее приделу; она торопливо шла прочь, я устремился за ней. Раз-другой она помедлила, и я решил, что нагоню ее, но когда выбежал на улицу, секунду спустя после того, как дверь закрылась за Медеей, она вновь исчезла.

На ступенях я увидел что-то белое. Не цветок, а письмо! Я бросился обратно в церковь, чтобы прочитать его, но двери были накрепко закрыты, словно их не отпирали много лет. Я ничего не видел в мерцании уличных лампад и бросился домой, зажег лампу, выхватил письмо из-за пазухи. И вот оно лежит передо мной. Это ее рука — тот же-почерк, что и в архивах, тот же, что и в первом письме:

«Спиридон! Будь достоин своей любви, и любовь твоя будет вознаграждена. В ночь перед Рождеством возьми тесак и пилу и смело вонзи их в грудь бронзового всадника на площади — туда, где сердце. Когда ты вскроешь металл, внутри ты увидишь серебряное изваяние крылатого гения. Возьми его, разбей на сотни осколков, рассеяв их повсюду — на поживу ветру. Той же ночью возлюбленная придет, чтобы вознаградить тебя за верность».

На коричневой восковой печати — девиз «Amour Dure — Dure Amour».

23 декабря. Так значит, это правда! Уготовленная мне судьба поистине чудесна. Я, наконец, нашел то, к чему стремилась моя душа. Мои литературные труды, любовь к искусству, Италии — все эти предметы занимали мой разум и все же оставляли меня вечно неудовлетворенным, поскольку не имели ничего общего с моим предназначением. Я тосковал по истинной жизни — так измученный пилигрим в пустыне страстно желает найти колодец. Но жизнь страстей, привлекательная для прочих юношей, и жизнь интеллекта, свойственная ученым, никогда не утоляли этой жажды.

Итак, мне предназначена любовь призрака? Мы посмеиваемся над старыми суевериями, но забываем, что вся наша чванливая современная наука также может показаться заблуждением человеку будущего. Отчего правда обязательно должна быть на стороне настоящего, а не прошлого? Те люди, что рисовали картины и строили дворцы три столетия назад, безусловно, обладали столь же тонким вкусом и острым разумом, как мы, наученные делать копии и производить локомотивы.

На все эти мысли меня натолкнуло чтение одной книжки из библиотеки синьора Асдрубале: с ее помощью я пытался определить свою судьбу по звездам и обратил внимание, что мой гороскоп почти полностью совпадает с гороскопом Медеи да Карпи. Может быть, в этом кроется объяснение всему?.. Но нет, нет, причина в том, что я полюбил эту женщину, едва прочитал о ее судьбе и увидел ее портрет, хотя скрывал от себя это чувство, прикрываясь интересом к истории… Да, история и правда вышла неплохая…

Я добыл пилу и топорик. Пилу купил у нищего столяра в одной деревеньке неподалеку от Урбании. Он не понял сначала, что мне нужно, и, думаю, принял меня за сумасшедшего. Возможно, вполне справедливо. Но что если в жизни безумие идет рука об руку со счастьем?

Подходящий топорик я увидел на лесном складе, где обтесывают стволы пихт с апеннинских высокогорий у Сант-Эльмо. Во дворе никого не было, и я не смог преодолеть искушение: взвесил топор в руке, опробовал его остроту — и украл. Первый раз в жизни я стал вором. Почему я не купил топорик в магазине? Трудно сказать. Видимо, не сумел противостоять притягательному сиянию лезвия.

Кажется, я вознамерился совершить акт вандализма, надругаться над собственностью Урбании без всякого на то права. Но я не желаю зла ни статуе, ни городу; если бы я мог добраться до idolino, не повреждая бронзы, я бы с радостью сделал это. Но я должен подчиняться Ей, отомстить за нее, добыть серебряную статуэтку, изготовленную и заговоренную Робертом, чтобы его трусливая душа не встретилась с привидением, которого он боялся больше всего на свете. О, герцог Роберт, из-за вас Медея умерла без покаяния, обреченная на адские муки, а вы надеетесь отправиться в рай! Вы опасались свидания с нею за пределами земной жизни и думали, будто вам удалось перехитрить ее и предусмотреть любые неожиданности. Ничего подобного, ваша светлость. Вам предстоит узнать, что значит быть призраком, и повстречаться с обиженной вами женщиной.

Этот день бесконечен! Но вечером я вновь увижу ее.

11 часов. Нет, двери крепко закрыты, волшебство рассеялось. Я не увижусь с ней до завтра. Но завтра! Ах, Медея, обожал ли тебя хоть один из твоих возлюбленных так, как я? Осталось двадцать четыре часа до счастливого мгновения, которого я, кажется, ждал всю жизнь. А потом, что потом? Я понимаю все яснее: далее — ничего. Все, кто любил Медею да Карпи и служил ей, умерли: заколотый кинжалом Джованфранческо Пико, отравленный Стимильяно, его убийца-грум, зарезанный по ее приказу, Оливеротто да Нарни, Маркантонио Франджипани и бедный Орделаффи: он так и не увидел лица своей владычицы, и единственной его наградой стал платок, которым палачи вытерли лоб этого искалеченного юноши с переломанными ребрами и разодранной плотью.