Жизнь сильнее смерти

22
18
20
22
24
26
28
30

Князь же, внимательно слушая старика, то и дело бросал на них суровые, многообещающие взгляды. Кое-как угомонившись, Опонас выдал на-гора десяток советов о том, как правильно исправить только одному ему заметный ущерб, и принялся выбирать подросшего жеребенка. На сленге лошадников – стригуна. Чем именно старый казак руководствовался в своем выборе, никто так и не понял, но лошадник, выбрав жеребенка, ловко накинул ему на шею аркан и, в два счета стреножив, взялся за более тщательный осмотр.

Вздрагивая всем телом, жеребенок пытался шарахнуться или лягнуть казака, но тот, что-то еле слышно нашептывая, умудрился очень быстро успокоить его. Уже через пару минут жеребенок перестал вздрагивать и делать попытки вырваться. Судя по вытянувшимся физиономиям табунщиков, такого им тоже видеть не приходилось. Осмотрев, ощупав и обнюхав жеребенка, Опонас отступил в сторону и, одобрительно кивнув, с довольным видом проворчал:

– Добра лошадь будет, – добра он произнес с ударением на первый слог. – Теперь смотри, князь, чтобы эти криворукие его не загубили. В таком деле только лаской надо. А объезжать его я сам стану.

– Думаешь, мои люди сами его объездить не сумеют? – удивился князь.

– Угу, суметь-то сумеют, да только в страх его загонят. А тут не страх, тут любовь нужна. Сына сюда вези. Пусть сам за жеребенком ходит. А я помогать стану. А когда время придет, объезжу и ему передам.

– Дато батоно, лучше сделай так, как он говорит. Человека, лучше него лошадей знающего, я еще не видел, – на всякий случай добавил Елисей.

– Хорошо. Будет так, как просишь, – чуть подумав, решительно кивнул князь.

– От и добре, – с довольным видом кивнул Опонас. – И прикажи нам тут шалаш какой поставить. Поначалу тут поживем с сыном твоим.

– Зачем шалаш, уважаемый? – возмутился князь. – Вон там целый дом есть, где все табунщики живут. Там живите. Надо будет, еще один дом поставить прикажу.

– Э, нет, княже, – упрямо мотнул казак головой. – У них свои дела, а у нас свои будут. Да и жеребенок к своему хозяину привыкнуть должен. Да ты не беспокойся. Присмотрю я за обоими. Не впервой.

Князь растерянно оглянулся на парня и, увидев одобрительный кивок, только руками развел. Они вернулись в Тифлис, а из города спустя несколько часов в сторону княжеских выгонов отправился целый караван телег. С тем же караваном отправился и Ильико. Провожая сына задумчивым взглядом, Дато только тяжело вздыхал. Понимая его состояние, Елисей чуть усмехнулся и, подойдя поближе, тихо посоветовал:

– Не рви сердце, Дато батоно. Опонас плохого не сделает. Да и лучше Ильико там будет. Соблазнов меньше, да и слуг там не будет. Придется самому за собой ухаживать.

– Он сын князя, – вскинулся Дато. – Есть вещи, которые ему делать не нужно.

– Это если он дома. А ежели в походе? – тут же нашелся парень. – Хочешь, чтобы сын твой себя здоровым человеком считал, не мешай и не жалей. Точнее, жалеть можешь, сколько сам хочешь. Только сделай так, чтобы он этого не знал и не видел. Только так его к нормальной жизни вернуть можно.

– Ты говоришь так, словно сам без руки ходил, – помолчав, проворчал князь.

– Я, княже, в казачьей станице родился. А там всякие были. И безрукие, и безногие. И все себя воями считали, – огрызнулся Елисей.

– Не сердись, бичико, – сообразив, что ляпнул что-то не то, повинился князь. – Просто сердце за сына болит. Его не станет, что тогда будет? Кому все оставлю? Род прервется, беда будет.

– Вот потому я и решил помочь тебе, Дато батоно. Казаки ко всему привычные, а Ильико в царском дворце служил. Ему настоящая боль неведома.

Князь снова завелся, чтобы возразить, но сообразив, что парень прав, медленно выпустил набранный в грудь воздух сквозь плотно сжатые губы и, покачав головой, буркнул:

– Тебе, Елисей, только в политики идти. Любого уговоришь.