Мельмот

– …Я думаю, все это время она следила за мной. Я даже думаю, что, может, и не сделала бы этого, если бы не чувствовала на себе ее взгляд…

– И сними пальто. Иначе от этого никакой пользы не будет, как сказала бы моя мама.

– Во всех этих историях никто такого не говорил. Никто не говорил: я знал, что она следила за мной, это заставило меня чувствовать себя особенным, и поэтому я совершил то, что совершил. – Хелен делает паузу и потом продолжает со злобой, оставляющей во рту неожиданно приятное послевкусие: – Я удивлена, что ты помнишь слова своей бедной мамы и что они тебя вообще волнуют.

– Хелен, смотри, для тебя сделали виски с лимоном. Посиди минутку спокойно и выпей. Ты не очень-то любезна.

– Никто из них не сказал, что это была ее вина, – ее вина! – потому что я бы никогда этого не сделала, если бы не она…

– Странно. Там кто-то стоит на тротуаре на холоде.

Тея пролила вино.

– Ну конечно! – Хелен улыбается. – Я же тебе говорила. Хоффман, Алиса, Арнел, сэр Давид Эллерби, и все одеты не по погоде.

Она не добавляет «и Мельмот», потому что это вселяет в нее безумную надежду и вместе с тем безумный ужас. (И разве вам не любопытно, что бы она сказала, если бы Мельмот Свидетельница явилась прямо сейчас и предложила ей свою руку? О, и мне тоже, мне тоже!)

– Пей, пока не остыло. Это человек в черном пуховике и в капюшоне. Вид у него ужасно жалкий. Очки разбиты. Он, похоже, болен.

Кровь приливает к лицу Хелен, как море под воздействием луны затапливает берег. Она не может произнести ни слова.

– Бедняге стоит зайти сюда, а не стоять там на морозе. Он весь дрожит.

– Так ты тоже его видишь? – шепчет Хелен одновременно с надеждой и со страхом, не в силах ей поверить.

– Естественно, вижу. Может, мой корабль и потерпел крушение, Хелен, но с глазами-то у меня все в порядке. Как ни странно, этот человек смотрит на тебя.

Тея морщит лоб. Теперь она снова адвокат, изучающий сомнительные доказательства. Может ли ей прийти в голову, что под окнами пражского кафе, где на столиках лежат бирдекели с изображением ночного Карлова моста, появился Арнел Суарес, преодолевший годы и континенты? Вполне вероятно. По крайней мере, ее хорошее настроение явно слегка портится.

– Он один? – спрашивает Хелен.

– Один. Странно, до чего сегодня тихо.

Хелен поворачивается. Собственное тело сопротивляется ей, и пошевелиться стоит больших усилий. В кафе три длинных окна с широкими подоконниками, выходящих на мощеную улицу. В эти окна она видит черный фонарный столб с привязанным к нему велосипедом, фасад магазина, торгующего мозерским стеклом, и доску, на которой висят бумажные объявления о концертах в бывших часовнях. На улице нет прохожих, нет детей в зимних куртках, нет туристов с бумажными стаканчиками с медовиной. В окне посередине, ровно по центру, как будто художник специально так расположил его на холсте, стоит человек в пуховике с капюшоном. Он почти приник лицом к стеклу. Оно запотело от его дыхания. Свет ламп бьет прямо в глаза за треснувшими очками, и у него ослепленный, потерянный вид. Его губы шевелятся – может быть, он что-то говорит или поет, но Хелен не слышит через толстое стекло. Он поднимает руку и прижимает ладонь к окну.

Хелен Франклин встает. Ее трясет, она задевает бедром стол, и бокал Теи падает на пол и разбивается.

– Ты знаешь его? – спрашивает Тея, неловко нашаривая прислоненные к столу костыли. – Да что с тобой, Хелен? Ты меня пугаешь.