— За мной! — бодро сказал Сихали.
Свет вспыхнувших фонарей лёг на неширокий ледяной карниз, обрывавшийся крутой горкой к озеру, шумно плескавшемуся внизу, — вода убывала со страшной силой.
Вблизи ледяная стена просвечивала сильней и не казалась толстой.
— Илья, — сказал Тимофей, — давай с двух рук.
— Угу…
— Глаза!
Четыре бластера зашипели пронзительно, язвя пузырчатый лёд. Ямки плевались горячей водой, исходили паром, сливались воедино, воронка ложилась на воронку, и вот засвистел воздух, прорываясь сквозь пробоину и выравнивая давление.
— Ура, — спокойно сказал Шурик.
Максим и Харин мощными ударами вынесли кусок стены, Сихали и Купри добавили, выламывая здоровенный пласт.
— Всё, пройти можно!
Браун выглянул за ледяную перемычку. Он находился в самом низу трещины, уводящей кверху гладкие, будто шлифованные, стенки. А ещё выше синело небо.
— Гюнтер, — подозвал Тимофей новоберлинца, — глянь…
Фон Штромберг выглянул, моргая слезящимися глазами, и выдохнул:
— О, майн Готт! Непо! Я фишу колубое непо!
Все эсэсовцы по очереди совались в пролом, чтобы увидеть никогда ими не виданное.
— Ладно, — сказал Сихали, — насмотритесь ещё!
Пролом находился метрах в двух от дна трещины, забитого снегом. Тимофей спрыгнул, но не увяз — слежался снежок, прочным стал, как камень.
Трещина у самого дна была узка, но пройти можно было без труда. И Сихали пошёл. Расселина заворачивала в одну сторону, потом в другую, и Тимофею открылась крутая снежная горка, уходившая вверх.
— Ага! — сказал Браун и полез к голубому небу поближе.
Снег был плотным, приходилось с размаху вколачивать в него ботинки, но Сихали проявил упорство. Когда он влез на самую верхушку горки, то до поверхности ледника оставалось каких-то пять метров, но именно в этом самом месте лежал старый вездеход, наполовину ушедший в снег.