— Щас! — буркнул Харин.
— Подождём, — сказал Сихали, непринуждённо разваливаясь на скамье.
— Чего? — нахмурился комиссар.
— Чтобы можно было побеседовать без свидетелей.
— И без жертв среди мирного населения, — добавил Шурик Рыжий, приседая рядом с генруком.
— Золотые слова, — лениво сказал Сихали, поглядывая на скамью, облюбованную парочкой — смуглой мулаточкой с пышной гривой волос и белым худым парнем в очках — не в тех, что защищают от солнца, а в оптических, для коррекции близорукости.
Африканская гопа, завидев этих двоих и осудив подобный вид межрасовых отношений, окружила скамью и расселась на спинке, поставив ноги на сиденье.
— Мангати! — торжественно произнёс жилистый курчавый парень с кожей странного серого оттенка. — Что ты видишь, Мангати?
— О, Макала! — напыщенно ответил с другой стороны лавки чёрный лоснящийся толстяк. — Не что я вижу, а кого!
— И кого же, инкоси?[32]
— Я вижу белого бааса,[33] Мангати, охмуряющего нашу Коко!
— Верно, Макала! А ты что скажешь, Мгану?
— Непорядок, Мангати, — понурился Мгану.
— Надо бы нашим чёрным кулачкам, — задумчиво проговорил самый крупный из африканцев, — начистить это белое очкастое рыло.
— Вер-рна, Мбазо! — воодушевился Мангати.
Трое зулусов лениво встали, окружая белого. Тот загнанно озирался, блестя стёклами очков.
— Поможем? — спросил у Брауна Илья.
— Посиди, — успокоил его генрук. — Мужчина должен сам справляться со своими проблемами.
— Да их много…
— Но он ещё даже попытки не сделал, чтобы осадить кафров.[34]