Тайнопись видений

22
18
20
22
24
26
28
30

– Как мне поверить? Как я узнаю, что ты… вернешь меня?

– Так же, как эта девочка верит тебе, – усмехнулся шаман. – Не каждая беловласка погибает от доверия. Иди за мной и делай, что я говорю.

– Чего конкретно ты хочешь? – мрачно спросил Липкуд.

– Выступления. У меня есть знакомые мертвецы. Им одиноко и грустно, некому их развлечь. Они хотят увидеть твою пьесу, певун. Эта история им близка, и ты сыграешь ее для них, но только так, как я тебе прикажу. Скорее! Или ты хочешь умереть за болтовней?

Липкуд метнул испуганный взгляд на Эллу. Она ревела, пытаясь его растолкать, и звала на помощь. Воздух звенел от страха и напряжения. Косичка прикоснулся к угольному пятну и…

Что было потом, Липкуд не запомнил. Он очнулся от рыданий Эллы, смахивавшей с его лица тонкий лед.

– Не реви, голова болит, – прохрипел Косичка, пытаясь открыть глаза, но не тут-то было: ресницы слиплись. – Подуй мне на веки.

Элла всхлипнула, шмыгнула носом и принялась дуть. От нее пахло гречневой кашей, которую давали на ужин. Руки у Липкуда не шевелились.

– Так, – сказал он, проморгавшись от талой воды. – Разотри-ка меня хорошенько. Кажется, я в инее весь.

– Я т-тебя все время грею-грею, а т-ты чуть л-ледышкой не стал, – задыхаясь, сообщила Элла. – Лед в-везде был. Под одеждой даже! И вся камера белая! Уже оттаяла, правда. А так и снег шел.

– Долго я спал?

– Н-нет. Не очень. Я шамана мелом закрасила! Нашла у тебя в кармане белый мелок и закрасила!

– Умница! – Липкуд наконец смог пошевелить рукой, прижал Эллу к груди и погладил по серебристым волосам. – А то я бы умер. Этот шаман проклятый за мной приходил, велел каким-то мертвякам пьесу сыграть, ты представляешь?

К телу медленно возвращалась жизнь, и Липкуда начинало колотить от холода. Элла подскочила, принялась его растирать. Она была опухшая от слез, но до того деловитая, что Косичка невольно умилился.

Свет фонарей все еще падал сквозь окошко внутрь камеры, и произошедшее теперь уже точно казалось дурным сном. Он пах снегом и мокрой землей, как намулийские степи в середине зимы. Звучал голосом шамана, скрытым за пеленой вихрей. Смотрел из непроглядной темноты и выбивал мурашки. Липкуд подумал, что и в самом деле вернулся с того света. От этой мысли сердце забилось сильнее и спустя минуту грохотало так, что казалось – оно пульсирует в висках.

– Ужас! Ужас! Кошмар какой! – воскликнул Косичка, сгребая девочку в охапку.

Безмятежность лопнула, словно чувства вдули в бычий пузырь, чтобы их не было ни видно, ни слышно, а затем, шутки ради, проткнули натянутую пленку. Скомканные, перемешанные потоки ужаса, возмущения и ликования рухнули на Липкуда, окатив с ног до головы. По телу прошлась волна жара, потом волна озноба и снова жара. Косичка вспотел, порозовел и перестал дрожать.

– И хоть бы один плешивый охранник появился, а! Ты так вопила, что полгорода проснулось, а они даже проверить не спустились, чего тут произошло. Ясное дело, всем плевать на бедняков. Но меня больше другое поражает. Неужели у людей совсем нет любопытства? – Липкуд тяжело вздохнул. – Вот я бы точно прибежал на твой рев… Сидим тут, как в каменном гробу. Вечером еще хоть повозки туда-сюда катались. А сейчас что… темнота кромешная и тишина болотная, даже крысы не пищат.

– Скоро люди п-проснутся и будут опять шуметь, – утешающе сказала Элла. – Я н-не хочу, чтобы утро т-торопилось. Еще н-неизвестно, какое нам придумали наказание.

– Так жить хочется! – воскликнул Косичка. – Страшно хочется жить. Столько историй не услышал, столько песен не спел, столько шуток не рассказал. Я твердо решил дурью больше не маяться. Буду теперь тише воды ниже травы. Уйдем с тобой куда-нибудь в городок поменьше и там осядем. Ну его, этого Боллиндерри. Мечта у меня все равно сбылась, теперь уже так гаденько на душе не будет. Я как подумал про смерть, как она мне в лицо дыхнула, так ты знаешь, сразу оказалось столько дел незаконченных! А то кровь в голову ударила из-за этого ненормального. Ну, кудрявый такой из Унья-Паньи, помнишь?