Красный вервольф

22
18
20
22
24
26
28
30

— Он троих фрицев убил! — огрызнулась Наташа и посмотрела на меня как будто виновато.

— А ежели он для отвода глаз только? — дозорный подозрительно прищурился и осмотрел меня с ног до головы. А я его, соответственно. Пожилой уже дядька, под полтос ему, пожалуй. Впалые щеки покрыты пегой щетиной, пальцы на правой руке желтые, курит много, видать. Махорку или беломор какой-нибудь. Такого типуса легче всего представить где-нибудь на завалинке возле сельпо в райцентре. Но винтовку держит уверенно. И взгляд цепкий, а не мутный, как у какого-нибудь деревенского синюгана.

— Ежели он расположение наше потом фрицам сдаст, а? — напирал он.

— Да что ты такое говоришь вообще?! — Наташа нахмурилась. На меня она больше не смотрела, на щеках заиграл румянец. Или злится, или стыдно ей за недоверие этого хмыря.

— Больно ты доверчивая, Наташка! — он погрозил ей пальцем и зыркнул в мою сторону.

— Зато ты такой бдительный, аж тошно! — фыркнула Наташка. — Фрицы все еще под Ольховкой стоят?

— Утром манатки собрали и уехали, — бодро отозвался мужик.

— И танк?

— И танк.

Повисло молчание. Наташа сверлила взглядом ни в чем не повинную елку, партизан-селянин сосредоточенно сопел и нежно поглаживал пальцами свою «мосинку».

— Правила есть правила, — сказал я с демонстративным добродушием. — Валяйте, завязывайте мне глаза. Не те времена нынче, чтобы первому встречному доверять!

— Вот это ты молодец, вот это дело! — партизан сразу засуетился и потащил из кармана сероватый платок. Вместе с тканью из кармана посыпалась табачная крошка и какой-то прочий мелкий мусор. «Фу…» — подумал я. Но виду не показал. Старательно корчил лицо добродушного, но не очень умного парня. Улыбался, руки в стороны разводил, ладони демонстрируя. Глазами хлопал простодушно. Приемчики примитивные, но вполне работают даже на тех, кто знает, что никакой я не пентюх с сельских выселок. Психология, мать ее ети. Даже самый бдительный хрен поневоле расслабится. Правда, по этой методичке много кто воспитывался, так что не думаю, что этот номер прокатит, когда меня начнут с пристрастием расспрашивать о том, кто я такой, откуда взялся и что это за ботинки такие нацепил, и где взял.

Тьфу ты, бл*яха, дались мне эти ботинки… Можно подумать, у меня кроме ботинок докопаться не до чего. Если до трусов разденут, то что? Врать им, что мне мама на трусах имя вышивала, чтобы в школе чужое белье не натянул в раздевалке? Что на самом деле меня Кельвин Кляйн зовут, или что там за лейбл у меня на трусах и майке?

— А звать-то тебя как, дядя? — спросил я, глядя как партизан деловито складывает мятую тряпочку удобной для завязывания глаз полосой. Чуть на заржал над его ответственным лицом, мировую проблему решает мужик, не меньше!

— Для тебя Сергей Гаврилович, — ответил он, старательно сопя. Вредная тряпочка никак не хотела нормально складываться, а еще ему боком приходилось держать винтовку, так что стоял он в позе цапли, решившей одновременно вздремнуть и почесать о дерево задницу. — До моих лет дорастешь, буду Серегой…

— А ты какого года рождения? — спросил я. Партизан нахмурил брови и посмотрел на меня исподлобья. Я радостно оскалил лицо в улыбке доктора Ливси. — Ну эт я чтобы понимать, когда до твоих лет дорасту!

— Одна тысяча девятьсот первый, — с важным видом ответил Серега, у которого наконец получилось превратить платок в нужной ширины полосу. Фиг его знает, чего он так долго с этим возился, мог бы просто мешок какой на башку мне натянуть, делов-то…

— Так это тебе целый сорокет получается? — присвистнул я с уважением. И прикусил язык, чтобы не ляпнуть, что я думал, что все пятьдесят с гаком. — Может мне присесть, дядя Сережа? Тебе тогда вязать будет удобнее…

Платок вонял махоркой и хозяйственным мылом. Но кажется в него не сморкались. Я такие платки помню, у меня бабушка всегда похожим волосы прикрывала. Белый в мелкую точку. А она как раз из этих мест была.

— Все, готово! — заявил Серега. Я его не видел, но отчетливо представил, как он встал, гордо подбоченившись. Орел-мужчина! — Теперь не подсмотрит! Веди в расположение.