Избяной

Дождаться бы весны, вернуться домой и там умереть.

* * *

Выходило так, что плакать по ней никто, кроме Линоры, не станет. Степан, как Джемалова в зятья заполучил, с Дарьей не знается. Забор поставил железный, выше головы, чтоб, значит, не заглядывали к нему. И она, Дарья, чтобы не заглядывала. И совсем уж неожиданным стало для деревенских, когда Степан привёл в дом шестидесятилетнюю Валентину Губанову с верхнего конца деревни. Бездетную, чтоб, значит, Верке отцовскую любовь ни с кем не делить. Да ладно, что привёл, а он расписался с ней, в законном браке живут! Это в семьдесят четыре-то года! И не стыдно было в загсе регистраторше в глаза смотреть, – судачили клятовские бабы. А Валентина расцвела, и вроде даже помолодела.

Верка зла на неё не держала, наоборот, благодарна была: есть кому за отцом присмотреть. Шубу ей отдала и платок из ангоры. Шубу Верка носила три года, новая почти. Себе другую купила, а эту подарила Валентине. А Степану подарила четверых внуков, на Баллы лицом похожих – как срисовала! Мальчишки бедовые растут, лопочут по-туркменски и по-русски, в седле сидят как влитые, с трёх лет отец на лошадь посадил. И без седла умеют, и чего только не вытворяют. Джигитовка называется.

Со Степаном у Дарьи – огнём полыхнуло да погасло. Как водой на угли плеснули. Не нужна она Степану. Да и Баллы в глаза не смотрит, Линоры ей не простил: уехала, слова не сказала, и как в воду канула. От Баллы никто так не уходил, никто его не бросал. Сам бросать привык. Вот и не может забыть.

Умереть ей что ли? Умрёт – всем легче станет: деньги посылать не надо, письма писать не надо. И избу продадут, всё ж какие-никакие, а деньги.

Сердце, будь ты камень!

13. Сказка на ночь

Високосный год не исчерпал свои злые сюрпризы, самые неприятные приберёг напоследок. Зима началась с ноября, а за несколько дней до нового года Заозёрный накрыло ледяным дождём. Улицы превратились в сплошной каток, деревья покрылись ледяной коркой. Не выдержав такого груза, часть из них повалились, оборвав линии электропередач и оставив Заозёрный, а заодно и пять окрестных деревень без электричества

Жили со свечами вместо люстры и с книгами вместо телевизора. Гринька говорил, пещерный век. Линора радовалась, что у них газовая плита, в соседнем доме электрические, вот кому не позавидуешь.

В последний день старого года за окнами с самого утра плавали сумерки. Гринька ещё не вернулся с работы. Линора с Зинаидой возились на кухне, где горели все четыре конфорки, а в духовке истекал соком свиной окорок, нашпигованный чесноком и морковью и обмазанный жидким тестом. Праздничный вечер наступит ещё не скоро, ёлка давно наряжена, а гирлянду зажечь не получится: света нет до сих пор. Кирюша маялся и не знал чем себя занять. В комнатах пахло свечным воском, в углах таились тени, в окна жалобно скреблась метель, словно просила её впустить.

Подумав, Кирюша отправился на кухню – там мама и бабушка, и не так страшно. Хватал со стола ножи; выпачкал нос, пытаясь понюхать свекольную розочку на салате; цапал из миски пальцами грибную начинку для кулебяки; норовил открыть раскалённую духовку и посмотреть, как запекается мясо.

– Мама! Забери ты его ради бога, мы тут с Зинкой покалечимся из-за него! – не выдержала Линора, поскользнувшись на оброненном Кирюшей кусочке гриба.

Дверь прабабушкиной комнаты приоткрылась. Дарья ждала.

– Ну? Долго думать будешь? – прикрикнула на внука Лидия Фёдоровна.

Кирюша умоляюще посмотрел на мать. Зинаида отвернулась.

– И дверь за собой закрой. И чтоб тебя здесь не было!

Мальчик понуро опустил голову, прошёл в комнату и закрыл за собой дверь.

* * *

Прабабушкина сказка вызвала у Кирюши презрение: что он, маленький, что ли, слушать про какого-то Терёшечку и его бабушку. Дурак он, Терёшка этот. С утра до вечера в лодке сидит, рыбу ловит, лучше бы на велике с мальчишками гонял.