Брехт прикинул, где комната, в которой могут пробить проход к нему в квартиру. Получалось, вот эта, левая. Закрыта на прессованную бумажную дверь, но не заперта, нажал на ручку и зашёл. Ага. Детская. Ну, понятно, почему отсюда музыкой его выживали. А вообще, получается, что впятером даже в такой не самой маленькой квартире жить так себе удовольствие. Три кровати и стол с компьютером. Почти и нет больше ничего. Потому как некуда шкафы ставить. Вот разве антресоль есть. Огляделся, ни явных, ни скрытых дверей нет. Значит, зря думал на азербайджанца. Выходит квартиру прихватизировал охотник снизу. Двухуровневую себе сделал.
Решил всё же для очистки совести Иван Яковлевич проверить и последнюю комнату. Спальня Азиза и его арвады (жены). О! кинжал какой классный на стене висел, большой, меч почти позолоченный или золотой, ну, в смысле, рукоятка и ножны такие же. Потрогал, блин, тяжесть.
А рядом тоже на гвоздике висела уменьшенная в несколько раз копия. Или это комплект? Вытащил кинжальчик из ножен. Красивый. Лезвие сантиметров десять всего и не муляж китайский – заострено так, что прикасаться страшно.
Тут на кухне взревел, включаясь, холодильник. Громко, старенький, поди. Напомнил Брехту перешедший в еле слышное урчание рёв, что он не ел с самого утра и самое главное – не пил. Хоть чаем угоститься. Не посадят же за эту мелкую кражу в тюрьму. Уже дойдя до кухни, Иван Яковлевич обнаружил, что кинжальчик на место не воткнул. Нет, возвращаться не стал. Сунул машинально в карман к сине-чёрному кристаллу и взялся за чайник.
Событие десятое
–
Кобыла Гертруда прожевала последнюю жменю овса, попила из ведра воды свежей, оглядела молча смотрящих на неё секретаря Сельсовета и писаря, то ли колхоза, то ли Сельсовета и сказала: «Ладно, упыри, хрен с вами, поехали в ваш Омск».
– И-ии-го-иго-го.
– Спасибо тебе, – похлопал Штанмайер по шее Гертруду и добавил, скорее для Штелле, – Всё время мне кажется, что эта кобыла гнедая понимает по-немецки. Говоришь с ней, она головой машет, соглашаясь, или мотает, не соглашаясь, а пробовал по-русски с ней в качестве спиримента говорить, так стоит и ноль вниманию.
– Гертруда, да, Гертруда – вещь, – сказал бы какой попаданец, Рейнгольд же снял фуражку и потёрся головой о чуб лошади, – Дядя, Август не замори животинку, председателя и нового пришлют, а второй Гертруды не дадут.
– Ну, ты это, Донер Ветер, сам не дурак. Гнилой и пустой человек, и хозяин из него, как из говна лепёшка. Мц, милая, пошла! – голова Крохина мотнулась при рывке, и лошадка мирно затрусила на север по хреновой донельзя дороге, ещё не так давно сошёл снег и даже одна проехавшая телега оставляла приличную колею, а проехала-то не одна. Ох-хо-хо. Намается животинка.
В мареве степи растаяла уже Гертруда с телегой, а Штелле стоял и всё не мог решиться на прямо напрашивающийся ход. Никто не должен появиться в Сельсовете до самого вечера, когда придут бригадиры колхоза с отчётом за день. Много времени. А нужно-то всего зайти в комнатку милиционера, открыть сейф и заполнить Удостоверения личности на восемь человек.
Рейнгольд Штелле вытащил из щели за облицовкой двери ключи от кабинета участкового. Отчего-то вспотели руки. Жарко, наверное, в Сельсовете, хотя с утра так никто голландку и не запалил.
В маленьком кабинетике Кравца стоял полумрак, окна были заклеены газетами. Давно, может ещё сам хозяин до раскулачивания. Летом в Омске жарко и если не сделать этого, то это не комната будет, а крематорий, так как окно на юг выходит. Рейнгольд плотно прикрыл за собой дверь и первым делом посмотрел, нет ли чего интересного на столе милиционера и в самом столе. В правом ящике нашлись два старых доноса от жителей Чунаевки на мироеда Маттиса Герхарда Ивановича. Не понадобились видно. Хватило и так бумаг всяких, чтобы раскулачить семью. Если честно, то Рейнгольд особой любви к основателю их деревни не испытывал. Все его родственники померли от голода в 1922 году и он помнил, что отец ходил просить зерна к Герхарду Маттису, а тот не дал. И в результате Рейнгольд стал сиротой.
Ну, сколько не откладывай главное дело всё равно делать, Штелле вставил ключ и провернул его в замочной скважине два раза. Видел, как это делает милиционер. Сейф открылся со скрипом, лень Кравцу смазать петли. Точно, как он и запомнил, на нижней полке в правом углу были Удостоверения личности.
Рейнгольд достал их и пересчитал. Получилось двадцать восемь. Он отделил восемь, но тут ему в голову залезла элементарная и пугающая мысль. Их хватятся и фамилии известны, на все железнодорожные станции разошлют ориентировки, пройдутся милиционеры по вагонам и пожалуйте на Сахалин, там тоже дорогу нужно строить. Степан Иваныч Кравец и приметы опишет. И что же делать. А сделать надо так. Нужно выписать два комплекта удостоверений на каждого. В одном написать все настоящие данные, а во втором понапридумать имён всяких и фамилий. Зайдут они утром в Омске на железнодорожный вокзал и купят билеты до ближайшей большой станции. Новосибирск, например, а в Новосибирске выйти и купить билеты уже на вымышленные фамилии. Ну, и жить дальше, скорее всего, придётся по этим выдуманным документам.