— Разговорчики! — Он хмуро всех оглядел, — Что-то да можно. Нет ничего хуже, чем опустить руки и сказать, что все пропало. Все пропадет, только если вы и дальше будете считать себя овечками на закланье богу войны. Давайте попробуем подумать. Прежде всего снимите эту гоблинскую форму. У всех есть какая-нибудь неброская одежда? Лучше всего бурого, коричневого, зеленого, на худой конец темного цвета? Наденьте ее поверх кольчуг и доспехов. У кого есть лишнее, поделитесь с теми, у кого нет. Спасете не только чужую, но и свою жизнь. Мы в этой красно-синей форме как мишени на тренировочной площадке.
Раздался одобрительный шепот. Кто-то уже вслух перечислял, что у него есть из одежды подобных цветов.
— А как же командование? Оно же не одобрит! — Один из младших офицеров явно был в смятении. Даже массовые потери последних дней не смогли еще побороть его идеализм, с одной стороны, и трусость перед вышестоящими — с другой. — Да и не подобает…
— Оставь выяснение отношений с командованием мне, — поморщился Александр, — Продолжим. Если нападение этой гоблинской магии все же произошло, и явно в нашу сторону, падайте на землю. Хоть в грязь, хоть в навоз, хоть куда. Главное, чтобы низко. Лучше всего в какой-нибудь овражек. Эта магия разбивает даже камень толщиной в косую сажень, как мы уже выяснили, а больших скал тут нет. Так что здешние валуны нам не помогут. Но эта же магия спокойно пролетает над головой, если у нее нет препятствий.
— Или у нее, как у стрелы, пущенной параллельно земле, не кончилась сила, — буркнул кто-то.
— Даже если и так, будем верить в лучшее. К тому же, когда у нее кончается сила, все равно есть шанс, если прямо под нее не попасть, уцелеть. Про то, что надо падать на землю, поняли?
— А как мы вперед продвинемся, если будем постоянно падать? — возразил уже другой молоденький офицер, — Ползком?
— Если понадобится, и ползком. Я понимаю, что вы, господин Феледски, заботитесь о своей дворянской чести, но поверьте, грязь на вашей рубахе лучше крови. Выполнить задачу, уничтожить противника и вернуться живым — вот в чем состоит честь воина. Все, что этому мешает, должно остаться за пределами поля боя. И да, если увижу вас перед наступлением в этой рубахе, лично изваляю в грязи. Каждый, кто будет выделяться, привлечет ненужное внимание ко всему отряду, а значит, будет виновен в смерти товарищей. Хуже бесчестья и придумать нельзя. Продолжаем.
Александр чеканил слова, отдавая приказы и осаживая тех, кто говорил глупости, и Златко понимал, что этот мужчина, этот умный офицер, если чего-то совсем уж непредвиденного не случится, спасет не одну жизнь. И он восхищался и гордился. Так, как будто бы сам приложил усилия к догадкам Александра. По правде говоря, Синекрылый честно пытался, но, судя по всему, это не удалось, потому как некоторые слова Ренжа не несли действительно ценной информации, а ведь Бэррин знал, отлично знал, как защититься от магии подобного рода. Правда, больше информации в этой области у него было как у чародея, но тем не менее. Впрочем, иногда Златко казалось, что ему все же удалось что-то передать в мысли Александра. И юноша чувствовал себя много лучше. «Надо еще попытаться это во сне сделать. Когда он спать будет, я имею в виду. Вдруг лучше получится. Контроль над сознанием ослаблен и все такое. Интересно, а я смогу не спать, если он будет? Кстати, будет ли он? А я в его теле. И если он устанет… В общем, надо попробовать, а получится или нет, посмотрим».
И еще Синекрылого безумно радовало, что он увидел то, что в принципе было невозможно. Он увидел историю! Пусть даже так… с этой совсем неприглядной ее стороны.
Понимал это и Грым, сознание которого в очередной раз перенеслось в другое тело. А еще, слушая этого мужчину, он думал о том, что даже от людей есть польза. Вот, например, Златко и этот офицер тому примеры. Нет, он не думал прежде, что люди совсем бесполезны или плохи. Но у него было к ним несколько странное отношение… Как к слабакам, что ли? Их мятущееся сознание, вечное нытье, какие-то непонятные проблемы и горести невыразимо раздражали тролля. Проще надо быть, проще, думал он. Правда, кто безусловно нравился ему в человеческой расе, так это женщины. С высокородными и слишком уж избалованными судьба его редко сводила, в основном попадались дамочки попроще. Ива та же, всякие подавальщицы в трактирах, помощницы в лавках и мастерских, подруги-воины, да, были и такие. Вот они ему очень нравились. За часто видимой слабостью скрывалась потрясающая стойкость и терпимость. А порой, наоборот, при внешней жесткости даже в самых неприветливых из них находилось тепло и участие, чего в женщинах иных рас не так часто встретишь. А как они готовили! Мм… За одно это можно простить им даже… их мужчин! И хоть троллям не пристало показывать уважение к человеческим бабам, Грым именно это чувство и испытывал к ним. Часто.
А вот сейчас как-то особенно явственно виделось то, что и в человеческих мужчинах есть толк, значит, и они не просто так природой созданы. Больше всего тролль не переносил бездельников. Под этим определением он подразумевал тех, кто в нужный момент сопли жует, а не делом занимается. Жить надо просто — делом заниматься, будь то война или какая другая работа, жрать, спать, баб любить и прочее удовольствие получать. Главное, чтобы ты пожил в свое удовольствие и потом не оказалось, что просто так воздух на земле портил. В конце концов, значение имеет только то, что ты сделал и как жизнь прожил. Никакие тревоги, сомнения и прочие отговорки в счет не вписываются.
Ни Златко, ни Грым никогда раньше не видели столь страшной войны. Они жили в непростое время, где стычки с отрядами, нежитью и монстрами были привычным делом, но никогда им еще не было столь страшно. Оба парня являлись магами и привыкли, что от атакующих заклинаний могут защититься. Хотя бы не оставаться перед ними беспомощными. Или, по крайней мере, они смели надеяться, что их прикроют более опытные чародеи. Тела, в которых вселились их сознания сейчас, оказались полностью открыты для чужого колдовства. Нет, разумеется, здешние маги пытались что-то противопоставить вражеским, да и у каждого бойца были припасены амулеты, но этого катастрофически не хватало. То, что было придумано их противниками в ту пору, во много-много раз превосходило все возможности обороны той стороны, на которой оказались Синекрылый и Грым.
Однако люди упорно двигались вперед. Где бегом, где ползком, когда пережидая по ямам и подсчитывая потери, когда стремительно, рассредоточившись, они нападали неожиданно, подобно нечисти или вампирам.
Александр оказался прав — их уловку быстро раскусили, и вражеская магия устремилась на нападающих с той же легкостью, с какой это происходило днем. Однако последние дни пусть самым страшным способом, но кое-чему научили и эту армию. Пусть ценой многочисленных жертв, но она продвигалась вперед. Ренж мог бы гордиться и собой и своим отрядом — его слова действительно спасли не одну жизнь. Его часть, в числе еще нескольких, оказалась одной из тех, кто первым пересек линию обороны противника, понеся при этом наименьшие потери.
Однако этого было мало. Они мгновенно ввязались в ближний бой, что обезопасило их от магии, рассчитанной на дальнее поражение, но им достались все прелести, которые можно только получить при лобовом столкновении. У них было лишь одно преимущество — отступать им было некуда. Каждый из бойцов отлично знал, что если они не смогут выбить вражеских магов, то живыми из этой переделки им не выбраться. Никому из них, тех, кто бьется на этой стороне, не выбраться. И это придавало сил. Правда, с оттенком горечи и злого отчаяния. Но так тоже побеждают.
Люди Ренжа вместе с еще двумя частями завязли на правом фланге, задержав мчащиеся на помощь своим магам отряды легкой пехоты противника. Это дало возможность нескольким смельчакам из другого полка пробиться к чародеям. Тем пришлось защищаться, поэтому они потеряли возможность колдовать на большие расстояния, чем, разумеется, воспользовались их противники. Разумеется, подобные маги были собраны не в одном месте, но прорыв уже произошел, и армия, на стороне которой воевали Александр и Николас, смяла весь правый фланг и теперь напирала на центр.
Правда, цена, заплаченная за подобный успех, была грандиозна.
Цену подобных сражений (не скажем побед, потому что в той битве ее присудить одной из сторон однозначно было невозможно и каждый из противников приписал ее себе) принято определять в цифрах. Иногда ее же выражают пафосными словами на всевозможных торжественных собраниях. А на самом деле ее не измерить подобными вещами. Эта цена — слезы каждого, кто потерял в подобных сражениях близкого: сына, жениха, отца, друга. Она измеряется и муками всех тех, кто остался после войны калекой или нищим. Кошмарами и страданиями выживших на поле брани. Невидимыми, но тем не менее существующими потерями цена эта преумножается и в будущем, ведь каждый, кто ушел, мог совершить что-то на благо себя и общества — завести семью, организовать свое дело, просто создавать что-то прекрасное, пусть даже стать толковым военачальником, чиновником или кем-то еще. Каждый нерожденный ребенок, утраченный ум и талант — все это цена, уплаченная за победу или поражение. И конечно, самая очевидная плата — это бесконечные поля братских и одиноких могил. С именами и без. Слишком рано прервавшимися жизнями.
Частенько принято говорить, что война забирает самых лучших. Частично это верно — смелые, инициативные и благородные идут в первых рядах и попадают под самый страшный удар. И тем не менее в битвах гибнут не только такие. Погибают разные — трусливые и отважные, умные и глупые, отчаянные и осторожные, подлые и честные. Любые.