Драконья гавань

– Вот ведь скотина, – прорычал он. – Вероломная скотина!

Элис вся дрожала, обняв себя руками за плечи.

– Я не поняла, – выговорила она срывающимся голосом. – О чем он говорил? Что он хочет со мной обсудить?

Лефтрин был зол, как никогда в жизни, и эта ярость говорила о том, что проклятый охотник не только рассердил, но и напугал его. И дело даже не в том, что сукин сын так грязно подумал об Элис. Но намеки охотника угрожали запятнать образ капитана в ее глазах.

Вопросы, на которые Лефтрин не решался ответить, повисли в воздухе между ними – острые как бритва, готовые изрезать их обоих в клочья. Капитан выбрал единственный безопасный курс. Он солгал.

– Ничего серьезного, Элис. Все будет хорошо.

И не успела она спросить, с чем ничего серьезного и что именно будет хорошо, как Лефтрин заставил ее умолкнуть единственным доступным способом: поднял ее на ноги и сжал в объятиях. Он привлек Элис к груди и прижался лицом к ее макушке, хотя и не должен был так поступать. Ее изящные маленькие руки легли поверх грубой, грязной ткани его рубахи. Ее волосы пахли чем-то душистым и были такими мягкими и тонкими, что путались в щетине на его подбородке. В его руках она была такая крошечная, такая хрупкая… Блуза под его ладонями казалась слишком тонкой, сквозь нее с легкостью просачивалось тепло кожи. Эта женщина была его противоположностью во всем, и он не имел ни малейшего права касаться ее. Даже если бы Элис не была замужней дамой, даже если бы она не была такой образованной и утонченной – все равно двое таких разных людей не могли бы стать парой.

И все же Элис не стала упираться, звать на помощь, колотить кулаками по его груди. Напротив, она вцепилась в грубую ткань его рубахи и притянула к себе, прижимаясь ближе. И снова они были противоположны друг другу во всем, и это оказалось прекрасно. Долгий миг он молча обнимал ее, на время позабыв о предательстве Джесса, о собственной уязвимости, об опасности, грозящей им всем. Каким бы запутанным ни оставалось все прочее, это мгновение было простым и совершенным. Как бы он хотел задержаться в нем, не двигаясь, даже не думая о предстоящих им трудностях.

– Лефтрин… – прошептала Элис, уткнувшись ему в грудь.

В другое время и в другом месте это послужило бы разрешением. Но здесь и сейчас оно разрушило чары. Тот миг простоты, их краткое объятие остались в прошлом. Капитан еще немного склонил голову, коснувшись губами ее волос, а затем с тяжелым вздохом отстранился.

– Прости, – пробормотал он, хотя ни о чем не сожалел. – Прости, Элис. Не знаю, что это на меня нашло. Наверное, не стоило мне так злиться на Джесса.

Она не выпускала его рубашку, крепко сжимая ткань в маленьких кулачках. Лбом она упиралась ему в грудь. Лефтрин понимал: она не хочет, чтобы он уходил. Она не хочет, чтобы он прекращал то, что начал. Высвобождаясь из ее рук, он как будто отрывал от себя цепкого котенка, и дело лишь осложнялось тем, что сам он этого не хотел. Он и представить не мог, что однажды станет бережно отталкивать от себя женщину «ради ее же блага». С другой стороны, он никогда не думал, что окажется в столь сомнительном положении. Пока он раз и навсегда не разберется с Джессом, он не может позволить Элис ничего, что превратит ее в оружие против него.

– Похоже, течение становится ненадежным. Мне нужно переговорить со Сваргом, – солгал он.

Лишь бы уйти с камбуза, подальше от нее, чтобы она не успела спросить, как понимать слова Джесса. А заодно Лефтрин сможет убедиться, что охотник действительно убрался с баркаса и занялся своим делом.

Когда он мягко отстранился от Элис, та взглянула на него в крайнем замешательстве:

– Лефтрин, я…

– Я ненадолго, – пообещал он, отворачиваясь.

– Но… – успел услышать он, а потом осторожно прикрыл дверь, отгородившись от ее слов, и поспешил на палубу.

Отойдя подальше, чтобы его не было видно из окна, Лефтрин остановился и облокотился о планширь. Ему не хотелось разговаривать со Сваргом или с кем-то еще. Не нужно, чтобы команда знала, во что он их всех втянул. Будь проклят Джесс со своими туманными угрозами, будь проклят тот калсидийский купец и плотники, не умеющие держать рот на замке. И будь проклят он сам за то, что заварил эту кашу. Когда он только нашел то диводрево, он знал, что оно может навлечь на него беду. Почему он не оставил его там лежать? Или не рассказал о нем драконам и Совету, чтобы те сами о нем беспокоились? Ведь он знал, что присваивать диводрево и использовать его теперь запрещено. Но все равно это сделал. Потому что любит свой корабль.

Капитан ощутил, как по фальшборту Смоляного прошла дрожь беспокойства. Он успокаивающим жестом сжал планширь и заговорил вслух, хотя и негромко, обращаясь к живому кораблю.