– Это так. Но кое-кто из нас остались.
Герцог серьезно кивнул.
– И некоторые из нас верны тому человеку, которым вы были, а не только нынешнему герцогу Калсиды. И потому я пришел предупредить вас о предательстве, хотя это предостережение может стоить мне жизни.
– И я слушаю тебя, Эллик, как мужчина – мужчину, и как воин – воина, зная, как ты рискуешь, служа мне. Будь краток. Что за предательство мне угрожает?
Эллик залпом выпил вино, еще мгновение подумал, и потом ответил:
– Ваша дочь, Кассим. Она хочет получить ваш трон.
– Кассим? – Герцог покачал усталой головой, досадуя на то, что этот человек устроил ему столько проблем всего лишь ради этого известия. – Она – недовольная жизнью трижды вдова, женщина, не исполнившая своего предназначения. Я знаю это уже много лет. Я не опасаюсь того, что у нее есть амбиции.
– А следовало бы, – резко возразил Эллик. – Вы читали ее стихи?
– Ее стихи? – Теперь он почувствовал себя оскорбленным. – Нет. Девичьи мечты о красивом мужчине, который будет покорен ее чарами, надо полагать, или мысли колибри, порхающий над цветком. Размышления о любви и ромашках, записанные синей тушью и украшенные веночками и лозами. У меня нет времени на подобное.
– Нет. Ее стихи больше похожи на трубный зов к оружию. Призыв, обращенный к женщинам Калсиды, требующий подняться и помочь ей унаследовать ваш трон, чтобы она смогла вернуть женщинам то положение, которое они когда-то занимали. Это – зажигательная поэзия, милорд, более подобающая фанатику на базарной площади, а не женщине, которая живет тихо и замкнуто.
Какое-то время герцог молча взирал на своего собеседника, однако лицо канцлера сохраняло серьезность. Он говорил совершенно искренне.
– Восстание женщин… Чепуха! Откуда ты это узнал? Когда у тебя возник повод столкнуться со стихами моей дочери?
– В покоях моей жены. Два дня назад.
Герцог молча ждал продолжения.
– Я вошел без предупреждения в начале дня: необычное время для моего визита к ней. Она поспешно попыталась спрятать несколько свитков, которые читала. И, конечно, я отнял у нее один, чтобы узнать, какую тайну женщина может пожелать скрыть от собственного мужа. – Он нахмурился. – У свитка были разлохмаченные края: он сильно износился из-за того, что его передавали из рук в руки, а по низу и обратной стороне шла масса добавлений. На первый взгляд это была именно такая девичья поэзия, какую вы описали, украшенная цветами и бабочками. Однако это оставалось так только для первых двух строф. Далее слова становились учеными и воинственными, и в них упоминались исторические события тех времен, когда женщины из аристократических семейств Калсиды правили наравне с мужчинами, распоряжались своими делами и собственностью и сами выбирали себе мужей. Изящные лозы и цветы обрамляли не что иное, как призыв к революции. Я строго выговорил жене за чтение таких предательских речей, однако она не испытывала раскаяния. И была бесстрашна: такие приступы порой бывают у иссушенных старух. Она насмешливо спросила у меня, чего я боюсь? Неужели я посмею отрицать, что такое прошлое существовало? Что благосостояние моего собственного семейства было заложено женщиной, а не мужчиной? Я дал ей пощечину за такое нахальство. Она встала и призвала какую-то северную богиню – какую-то Эду, – молясь, чтобы она лишила меня земных благословений. И тогда я ударил ее еще раз – за то, что она посмела меня проклинать.
Эллик помолчал. На его лбу выступили капельки пота: на какое-то время он оказался во власти этого воспоминания. Дернув себя за губу, он возмущенно тряхнул головой.
– Способен ли мужчина понять, о чем думает женщина? Мне пришлось избить ее, мой господин, чего я не делал уже много лет, а она все равно продержалась дольше, чем многие из тех молодых солдат, которых мне случалось наказывать. Однако, в конце концов, я получил остальные хранившиеся у нее свитки и узнал их источник, а потом и имя автора. Это ваша дочь, мой господин, что становится видно из того, что она предлагает.
Герцог сидел молча, надеясь, что его мысли не отражаются у него на лице. Однако Эллик был беспощаден.
– И дело не только в вашей дочери. Другие женщины вашего дома тоже в этом участвуют. Слова пишет Кассим, но ваши женщины делают копии, украшают свитки, перевязывают их кружевами и лентами, душат их благовониями. А потом эти свитки отправляются на рынки, в прачечные и ткацкие мастерские, в купальни и игорные дома, словно симпатичный ползучий яд.
Герцог молчал. Он был изумлен. И в то же время он не удивился. Кассим поистине была его дочерью. Болезненная гордость за нее расцветала в его душе. Если бы только она была мужчиной, он нашел бы ей должное применение. А так…