— Пожалуйста… — шепчу в исступлении, сама подаваясь к его руке, насаживаясь на пальцы. — Ещё… прошу…
И он даёт мне то, чего прошу. Снова ласкает, никуда не спешит. Сейчас всё это — для меня. Не как тогда в отеле в Питере, где он выплеснул злость, забрал, не давая взамен.
А потом его пальцы заменяет язык. Это совсем неудобно делать на твёрдом полу. Нам обоим неудобно, но кто сейчас вообще думает об удобстве?
Член его тоже входит мягко. Постепенно и плавно, будто мы делаем это впервые. Настолько осторожно, что я не выдерживаю и подаюсь навстречу.
Замираем, соединившись. Делаем несколько движений навстречу друг другу и снова останавливаемся. Будто прислушиваемся друг к другу. Признаём сам факт нашего слияния.
Семён сжимает ладонями мои колени и оставляет право выбирать ритм за собой. Двигается не быстро, но и не медленно. Будто готовит к чему-то. Большой размах не берёт.
Дразнит? Провоцирует?
Зачем тогда сдерживает?
А мне становится невыносимо. Он ведь, лаская, так ни разу и не отпустил меня в оргазм. Не позволил.
Так в этом и суть, может? Свести меня с ума?
А я уже всё. Не могу. Кровь закипает, тело пламенем охвачено.
И меня срывает.
— Чёрт тебя дери, Бамблби, — рычу, приходя в шок от самой себя. Ну… потом приду, потом…
Обвиваю его ногами и подаюсь вперёд, вынуждая лечь на спину. Опускаюсь на ствол до упора, задрожав.
А он… улыбается. Улыбается! Победно так, с огнём в глазах.
— Давай, солнышко, выплесни уже это.
Да пошёл ты.
Может, я нездорова? Ведь настроение не может меняться так резко.
Или может? Или дело всё же в вине?
Или Семён специально ведёт меня через эмоции? Он умеет. Я помню.