— Оу, поняла. Какой срок, если не секрет?
— Двенадцать недель, — снова улыбается и даже голос понижает, продолжая с предыханием. — Такая долгожданная, мы уже и отчаялись, а тут вот.
Когда Олеся говорит, у неё как-то особенно светятся глаза, и даже голос совсем другой.
— Свекровь говорит, надо скрывать и никому не говорить, чтобы не сглазили, а я вот удержаться не могу.
— Оно и понятно. Радость же, — говорю нейтрально, тщательно контролируя собственные интонации, а у самой першить за грудиной начинает. Странно, я ведь с этим справилась давно.
— А у тебя есть дети? — спрашивает Олеся без какой-либо задней мысли.
Но ведь откуда человеку знать? Она от души интересуется.
— Нет.
— Ну ничего, всё ещё впереди.
— Угу.
— Ой, время! — вскидывается Олеся. — Заболтались. Идём?
Мы убираем чашки на поднос и торопимся обратно в зал.
Дальше мне приходится силой возвращать своё внимание на занятие, потому что оно расползается и плывёт, словно в тумане. В груди свербит, отвлекая. Я понимаю, что это зависть. Отравляющая и токсичная.
Мне хочется оградить Олесю от себя. Некая суеверность во мне присутствует. Поэтому я отгораживаюсь эмоционально и стараюсь сосредоточиться на лекторе.
Конечно, с Олесей прощаемся достаточно тепло, насколько это уместно в рамках этой встречи.
В машине по дороге домой включаю музыку громче, как только оказываюсь за чертой города. Но грудь сдавливает неясная тоска. Хочется услышать родной голос.
Набираю маме, кусая губы в ожидании ответа. Мама долго не берёт, и я уже начинаю волноваться, когда она всё же отвечает. Голос бодрый.
— Привет, Викуля! Ты уже приехала? Я думала, будешь ближе к ночи.
— Я в дороге, просто соскучилась.
— Ой, осторожнее там, на телефон поди отвлекаешься.