Принцепс

– Вы мне не нужны, мало того, вы мне мешаете. Я лично готов убить каждого из вас, кто осмелится взять в свои руки оружие.

На призыв откликнулись шесть княжичей, которых Леопард, словно издеваясь, даже убивать не стал. Только одному, самому умелому, отрубил ногу, остальных же просто контузил ударом мечом плашмя.

– Дрянь. – сплюнул король Руси после шестой схватки – Храбрые крысы. Кто ещё готов? Детей я не убиваю, но бывшим владетелям с удовольствием отделю голову от тела. Берите оружие, трусы, я привычен биться от рассвета до заката, утомить вы меня не успеете. Спящий Леопард был как минимум на полголовы выше самого высокого из Рюриковичей и сейчас казался им ожившим языческим богом.

– Мы не боимся умереть, Демон Войны, но биться с демоном желающих среди нас нет – за всех ответил владимирский князь Всеволод.

– Вот и ладно. – Спящий Леопард обтёр саблю и меч о шубу близстоящего князя – Демонов войны у моего короля хватает. Кто не хочет взять в руки оружие, преклоните колено, вы будете служить. Хоть и не князьями, но баронами. Остальных просто расстреляют из арбалетов. На колено! Арбалетчики товьсь!

Глава 21

Зиму 1195-96 годов Ричард в основном провёл в Сен-Жан-д"Акр, изредка отъезжая в Яффе и Иерусалим. Вторую столицу его империи, без малейшего преувеличения можно было назвать культурной столицей мира. Все окрестности города застраивались замками, палаццо, отелями и виллами. Вложиться в недвижимость в спокойном и мирном, а главное роскошном месте, в преддверии большой войны, спешили многие европейские сеньоры, поэтому местные крестьяне неплохо нажились на продаже своих земель.

В том, что летом Европа заполыхает от Атлантического побережья Португалии до Одера, никто уже не сомневался. Слишком явно шло накопление сил Вельфами, графом Тулузы и королём Наварры, словом теми, кого все считали партией Ричарда, хотя сам Львиное Сердце никакой своей партии открыто не признавал, и безоговорочно поддерживал только графа Лестера, продолжающего Третий крестовый поход. В спор христиан между собою он демонстративно не вмешивался, только мало кто верил в то, что герцог Бургундии и Карфагена Эд III обвинил в разбое герцога Брабанта и Нижней Лотарингии Карла Смелого без согласования со своим сюзереном. Это пока не было объявлением войны, но требования, предъявленные Эдом Бургундским, были невыполнимыми без потери чести для Карла, а отказаться от них, без потери чести, не мог уже сам Эд.

С театра будущей войны начался массовый исход. Из Баварии, Швабии, Саксонии и Австрии, чьи владетели заняли сторону Оттона Гогенштауфена, уходили не только мелкие феодалы, но и крестьяне с ремесленниками, и если первые имели хоть какой-то капитал, то вторые и третьи бежали как от чумы, не думая о последствиях и надеясь лишь на чудо. О перевозке беженцев Ричарду пришлось договариваться с венецианцами, которые хоть и задирали цену, но взятые на себя обязательства пока исполняли безупречно. Европейские крестьяне и ремесленники в Святой земле были нужны. Междуречье Тигра и Евфрата и заливные поля Египта до сих пор обрабатывались в основном рабами, очень неэффективно с точки зрения экономики. Раба нужно было принуждать, а для этого содержать аппарат принуждения, а если раздать землю вольным крестьянам, они сами будут жилы рвать, платить налоги, а кроме того, поучаствуют в товарообороте. Захочется им и инструменты получше приобрести, и дома себе поуютнее построить. К тому же существовал фактор культурного кода. Если заселить эту землю европейцами, то она станет частью Европы. Это там, у себя, они делились на германцев и франков, норманов и славян, а здесь все станут христианами, братьями во Христе. Именно поэтому Ричард оплачивал завышенные расценки венецианцев. Пусть копят, дураки, чем больше накопят, тем интереснее будет их грабить. А Европа? Там ещё нарожают, в этом не было никаких сомнений.

Как я уже упоминал в своих хрониках, двор Ричарда, а вернее будет сказать Изабеллы Иерусалимской, в Сен-Жан-д"Акр приютил почти всех деятелей искусства со всей Европы. Музыканты, художники, скульпторы и различные литераторы пока являлись кем-то вроде милых домашних животных, даря своим хозяевам хорошее настроение, а порой и умиление, но прибыли от них не было, сплошные расходы, а ведь это неправильно. То, что производят эти социальные паразиты тоже является товаром. Просто для него ещё пока нет рынка.

Монетизацией культуры Ричард и занимался в эту зиму. Для начала он провёл ревизию художникам. В художествах он понимал лучше всего. Если мазня напоминает фотографию, то она годная, а если выражает загадочный внутренний мир мазилы, без малейшего намёка на что-то реальное, то это в лучшем случае маляр. Специалист нужный, пригодится грунтовать полотна, красить стены и заборы, благо краски уже производились даже водостойкие для металла.

Из осмотренных «шедевров», четырнадцать Ричард выкупил для музея искусств, а одиннадцати их авторам поставил задачу такой музей создать, объединив их в королевскую гильдию. Королевскую, в смысле королевы Изабеллы, которая их, дармоедов, всё это время содержала. К мазилам добавили трёх скульпторов и двух архитекторов, выделили участок и поставили задачу построить музей, для осмотра которого посетители не пожалеют денег. А заодно, каждому из творцов был установлен налог в две трети от цены принимаемых со стороны заказов. Одному из таких дармоедов был даже заказан портрет Ричарда и Изабеллы, но не классический, где они сидят с иконописно-дебильными рожами, а живая сцена, где целуются после долгой разлуки (например, после аравийского похода). Ради этого пришлось попозировать часов десять. На нытьё мазилы, что этого слишком мало, король пообещал отправить его красить гору Синай[72] в оранжевый цвет. Тоже своего рода шедевр получится, а торопиться горе некуда.

Неплохая оплата, положенная живописцам (а такими поименовали лишь членов королевской гильдии), плюс запредельный налог на их мазню, немедленно породили быстрорастущий рынок искусств. Сразу после художников, Ричард точно так же подмял скульпторов, заказав для музея скульптуры Салах ад-Дина, Фридриха Барбароссы, Филиппа-Августа, Генриха Шампанского и Целестина III, а ещё евангелическую скульптурную композицию ареста Христа, в тот момент, когда Апостол Пётр отрубает ухо рабу Первосвященника.

Мода. Это нелепое явление рулило экономикой даже в двадцать первом веке, чего уж там говорить про двенадцатый. Если ты сам назначаешь модных творцов и берёшь с них за это две трети дохода, то дармоеды, магией моды, превращаются в кормильцев. Словом, музей заложили.

Второй категорией дворовых дармоедов, которой он занялся, была банда бардов, скальдов и менестрелей, не умеющих отличать ноту си от ноты до. Случись ему читать партитуру, Ричард и сам бы эти иероглифы не отличил, но по счастью, у него был отличный музыкальный слух. Ещё до битвы при Яффе он считался неплохим игроком на лютне, а с гитарой, в студенчестве двадцать первого века и во время службы в таджикском погранотряде и вовсе считался виртуозом уровня Риччи Блэкмора. Этим дармоедам нужны были только подходящие инструменты и всего одна идея – объединяться в оркестры и ансамбли. Гимном Принципата будет «Марш прощание Славянки», но на гитаре, или лютне его не сыграешь, вернее, сыграешь, но совсем не то, что нужно, тут и правда необходим настоящий оркестр. Музыкантам король подарил идею соло и бас гитар, пианино и фортепиано, ударных установок и главное правильную цель – тексты их песен должны быть абсолютно лояльны власти. Это художников можно отправить красить стены, а нелояльных музыкантов ждут рудники и шахты.

Дошла очередь и до литераторов. С началом выпуска еженедельников Ицхака Левита, многие альтернативно одарённые увидели в этом свой шанс. Для начала Ричард представил им свою историю возрождения Принципата, не дописанную пока, по понятным причинам, ведь возрождения пока не случилось, только предисловие и первую главу про битву при Яффе, но каково было впечатление… Просто схема боя и сухая хроника классической латынью: Двадцать шесть тысяч сарацин неожиданно атакуют лагерь крестоносцев с пятью тысячами защитников; вот здесь под Ричардом убили коня, и он полчаса сражался, спина к спине с подоспевшим на выручку Спящим Леопардом, зарубив двенадцать сарацин, и Леопард не меньше; вот Ле-Брюн и Робер де Сабле, с верными рыцарями, ударили сарацинам в тыл, от северных ворот города в эту точку; вот Ги де Дампьер возглавил пешую контратаку и отбросил почти прорвавшихся к ставке сарацин, и при этом только чудом остался жив; а вот тут погиб Генрих Шампанский, вернее, не погиб, но был смертельно ранен; вот Рауль де Лузиньян и Жоффруа де Донжон, возглавившие в этой атаке сборный отряд тамплиеров и госпитальеров, оттесняют сарацин за пределы лагеря на восток; вот граф Лестер, успевший поднять пять сотен латников бьёт в лоб по ставке Салах ад-Дина, без малейшей надежды, что кому-то из атакующих удастся выжить; а вот Томас Гилсленд, в ту пору ещё барон де Во, походный кастелян короля, лично ведёт в битву последний резерв, который в итоге и решил исход сражения. Главного героя в такой битве не бывает. Тут все герои главные. Нет, мою особую роль подчёркивать не нужно. Я стоял на месте прорыва и махал мечом, как норман секирой. Это для короля не героизм, а идиотизм. Но и об этом писать не надо, по политическим соображениям. Мне и без этого хватает деяний, которыми действительно можно гордиться монарху. Впрочем, «Историю возрождения» я буду дописывать сам, чтобы она получилась действительно историей, хроникой событий и фактов, а вам поручаю увековечить память героев. Каждый из них достоин отдельного романа. Их имена я вам назвал. Добавлю Раймунда Тулузского, Филиппа де Фальконбридж, братьев Генриха и Оттона Вельфов, Гийома де Баскервиль, Эда Бургундского, Людовика де Блуа, Жиля де Сольте и Анри де Грасье. Спешите собирать материалы, пока память живых хранит подробности и детали.

– Нам тоже писать хроники, Сир?

– Нет. Вам поручаю написать исторические романы, или эпические поэмы, но основаны они должны быть на реальных событиях. Понравившиеся мне произведения будут дополнены иллюстрациями и опубликованы большими тиражами. Помимо славы лучших литераторов эпохи, будет вам и вознаграждение, но его каждый сам будет оговаривать с издателем.

– Почему вы не включили в этот список Папу, Сир?

– Я собираюсь написать о нём сам. Папа – настоящий исполин, вы просто не способны оценить его деяний по достоинству. Пишите о героях, герои – люди, их вы сможете понять и увековечить. Во всяком случае, есть у меня такая надежда.