Геральт не захотел сидеть в кокпите, демонстративно ушел на нос. За приятелем увязался Ламберт. Как выяснилось – неспроста.
– Слушай, друже, – сообщил он шепотом, да еще и на ухо. – Я тут подумал…
Геральт держался обеими руками за гнутый носовой релинг, Ламберт стоял у него за правым плечом.
– Я слово твое вспомнил. Ты этой красаве что обещал? Помнишь в подробностях?
Пришлось вспоминать.
– Обещал, что заберу ее с комбината, – ответил Геральт так же тихо, чтобы в кокпите не услышали, и повернул голову: хотелось лучше видеть лицо напарника.
– Это-то понятно, – фыркнул Ламберт.
Глаза у него были хитрые-хитрые.
– Ты вспомни точнее! Заберешь – когда?
– Когда с чудовищами будет покон…
Геральт осекся и умолк. Он наконец-то осознал, на что намекает напарник. В самом деле, Геральт дал слово забрать Валентину с комбината после того, как ведьмаки одолеют приходящие из моря диски и гусеничные машины-мародеры. Одолеют! Но дело обернулось иначе: схватки не случится вообще. Более того, ведьмаки будут вынуждены пресекать все мыслимые помехи метаноловому промыслу морских чудовищ – по крайней мере, сегодня и в ближайшие дни. А значит, условия, оговоренные в ведьмачьем обещании, исполнены не будут. Ведьмачье слово не терпит множественных толкований, оно конкретно и однозначно, потому и ценится знающими живыми, потому и блюдется каждым ведьмаком, блюдется неукоснительно и точно. Что сказано – то и должно быть исполнено, ни больше ни меньше. И баста.
– Шахнуш тодд, – выругался Геральт. Он никак не мог решить – на руку ему и Арзамасу-16 новые обстоятельства или же нет.
– Фактически ты свободен от обещания, – подытожил Ламберт. – И заметь, не по своей воле.
– Свободен – это ты, пожалуй, хватил, – Геральт покачал головой и вздохнул. – В лучшем случае все отложилось на потом, и только.
Вообще-то Геральт с трудом представлял себе, куда пристроит Валентину. Кто возьмется ее обучать? И где? Реакцию любого ведьмака предсказать было нетрудно: мол, ты слово давал, ты и устраивай все, чего наобещал. На Выставку, к Халькдаффу или еще кому-нибудь из тамошних техников тоже не больно подступишься. А больше у Геральта никаких идей не возникло.
Слово – оно коварно, оно всегда так: вырвется, а потом ломай голову, выкручивайся, исполняй обещанное…
Чего бы это ни стоило.
И все-таки Геральт не мог вот так малодушно отступиться от данного слова. Главное-то заключалось не в «после схватки», а в «заберу». А уж до, после или вместо поединка с чудовищами – всего лишь деталь, обрамление. Отказаться, сославшись на формальность, – как-то оно… как минимум не по-мужски. Будет потом изо дня в день глодать чувство вины, неважно, истинной или придуманной. Слово – оно потому и ценно, поскольку неважно, кому дается – президенту или вору, Технику Большого Киева или последнему оборванцу с периферийного комбината.
– Знаешь что, Лам, – сказал Геральт, решив не забивать попусту голову перед возможной заварушкой. – Давай-ка погодим судить да рядить. Давай для начала переживем ближайшую ночь, а там уж прикинем, что да как.
Ламберт слегка удивился – это без труда угадывалось, – но перечить не стал: