И как, черт возьми, люди жили до коррекции? Жили и умирали? Шли на смерть сами и отсылали других? Что они чувствовали при этом? Ведь не может же быть, чтобы ничего?
Не может. Точно не может.
И поди теперь разберись, что есть биокоррекция — благо или зло? Что важнее — сохраненные жизни тысяч людей, не вцепившихся друг другу в глотки за последние двести лет, или неумение человечества дать толковый отпор невесть откуда вынырнувшей горстке волков? Как сравнить, как сопоставить и как оценить одно и другое?
Как, наверное, трудно было людям, от которых зависело, проводить биокоррекцию или нет. Впрочем, тем, кто выбирает не только за себя, но и за других, всегда бывает трудно.
Но ведь тогда, в тысяча семьсот восемьдесят четвертом, кому-то пришлось выбирать за всех. За всех, живших тогда, и за всех, живущих ныне, и за всех, кто еще только будет жить.
И еще — за тех, кто умрет завтра. За этих скуластых мальчишек, которым, возможно, не суждено увидеть очередную осень. Которые навечно останутся в сибирском лете с пулей в сердце и непониманием в стекленеющих глазах.
Ты ведь не любишь, когда выбирают за тебя, Юрий Цицаркин. Хотя и подчиняешься приказам. Но все же — не любишь. Как странно, что прогресс и цивилизация предполагают бесконечную цепочку ситуаций, в каждой из которых ты выбираешь за других, а кто-то — за тебя, и крайне редко человеку дается выбор, способный изменить исключительно собственную судьбу.
И как странно понимать, что нынешний порядок вещей — тоже чей-то нелегкий выбор.
Выбор за тебя. И выбор за всех.
После учебного разворачивания погранцы совершили еще два трехсоткилометровых броска. И все. Грузовики полевых частей оторвались и ушли дальше по шоссе, а связистам и прочим тыловикам велели разворачиваться, причем по полной программе. Второй раз было уже легче — Арчи знал, что делать и кому помогать. Мачта с релейкой послушно вознеслась ближе к пушистым тучкам, что торопились куда-то вперед, вслед за основной пограничной колонной. Ожил сонный биосиловик, без капризов, впрочем, сожравший четырехдневный усиленный паек. Над экипажами, снова поставленными «валетом», растянули буро-зеленую маскировочную сеть. Водилы мигом затащили на крыши кунгов полосатые пограничные матрацы — Арчи заглянул под сетку и впечатленно покачал головой. Ну прям беседка где-нибудь на море, ни дать ни взять. Вокруг оживал выезд — поднимались мачты с антеннами, озабоченные линейщики бегали с тяжелыми катушками кабелей, костяные срезы лопат вспарывали годами слежавшуюся таежную почву.
Спать водилам на этот раз не позволили: всех моментально назначили в патруль, пока операторы налаживали связь. В центральном лагере, где сгрудилась основная масса командно-штабных машин, рябило от звезд на погонах. Хорошо еще, что и погоны, и звезды были полевые, маскировочных оттенков.
Хватало и штатских — Арчи не сомневался, что это сибирские безопасники и наблюдатели от командных структур.
Показался ненадолго долговязый капитан, видимо, тот самый пресловутый особист. Он о чем-то недолго пошептался с лейтенантом Данильчуком, оставил ему небольшой брезентовый подсумок вроде противогазного и убрался назад, к центру выезда. Данильчук полез в подсумок, извлек оттуда какую-то документацию и некоторое время внимательно ее изучал, причем для этого специально перебазировался из-под навесика перед входом в лабораторию аж в кабину экипажа, где никто не смог бы его разглядеть из-за сетки.
Никто, кроме Арчи, разумеется.
А минут через пять лейтенант самолично отыскал Арчи.
— Эй, Пасечный! — сказал он. — Пойдем-ка подсобишь.
Арчи послушно отлепился от мачты, которую уже с минуту подпирал спиной, и вид при этом имел такой, будто проторчал тут по меньшей мере минут десять.
Лейтенант без колебаний направился к лаборатории. Подсумок болтался у него на боку — и даже ниже, потому что капитан был терьером-чернышом, а распущенный почти до отказа ремень низкорослый бульдог подтягивать почему-то не стал.
В кунге Данильчук сразу стащил подсумок с плеча и поставил его на столик, да не на откидной, а в самый угол, между двумя ЗаСС-аппаратами.
— Знаешь, что это такое? — спросил он, вскрывая опечатанную панель и отпуская слепую крышку.