– О достойнейший, я всего лишь пощекотал ее перышком и разгорячил, – ответил спрошенный, и вся толпа в зале разразилась хохотом, притопывая ногами. Через мгновение имам возвестил, что шах решает это дело в пользу того, кто умеет пользоваться перышком.
Для большинства присутствующих все происходящее было развлечением. Шах хранил молчание. Вполне возможно, что он сообщал свои решения имаму какими-то знаками, однако казалось, что все решения исходят от самого Кандраси, который не щадил глупцов.
Школьный учитель сурового вида, с умащенными волосами и безукоризненно подстриженной бородой, одетый в вышитую и разукрашенную рубаху, которая прилична только человеку очень богатому, поверг к ступеням трона прошение об открытии новой школы в городе Наине.
– А разве в этом городе не существуют уже две школы? – едко спросил имам Кандраси.
– Те школы никуда не годны, о достойнейший из достойных, и учат в них люди невежественные, – без запинки выговорил учитель. По толпе пробежал приглушенный ропот недовольства.
Учитель продолжал зачитывать свое прошение, в котором предлагалось назначить управляющего означенной новой школой – с таким подробным описанием совершенно ненужных требований, к оному лицу предъявляемых, и всевозможных мелочей, что в толпе явственно раздались смешки: стало понятно, что под такие требования сможет подойти только сам проситель.
– Довольно, – перебил чтение имам Кандраси. – Прошение твое лукаво и направлено к собственной выгоде, а потому оскорбительно для великого шаха. Пусть калантар отсчитает этому человеку двадцать ударов палкой, и да будет доволен этим Аллах!
Появились воины, размахивающие дубинками, при виде которых у Роба заныли все синяки, и учителя, громко взывающего о милосердии, увели прочь.
Следующее дело трудно было назвать развлечением: два аристократа, одетых в богатые шелковые наряды, немного разошлись во мнениях по вопросу о владении выпасами. Это вызвало обсуждение, которое велось тихими голосами, со ссылками на старинные договоры, заключенные давно почившими предками, и казалось, что дискуссии не будет конца. Зрители тем временем зевали и шепотом жаловались друг другу на духоту в переполненном помещении и на то, как болят затекшие ноги. Когда наконец было оглашено решение, оно не вызвало ни малейшего интереса.
– Пусть выйдет вперед Иессей бен Беньямин, еврей из Англии, – выкрикнул один из глашатаев.
Имя повисло в воздухе и пошло эхом гулять по залу, повторяемое снова и снова. Роб прохромал к длинному, устланному ковром проходу, остро ощущая, какой на нем грязный и рваный кафтан и какая потертая старая кожаная шляпа – под стать избитому лицу.
Наконец он добрался до трона и трижды простерся ниц, как делали бывшие здесь до него – это он приметил.
Выпрямившись, увидел имама в черном одеянии, приличествующем духовенству; острый нос, как топорик, торчал на надменном лице, обрамленном седой, со стальным отливом, бородой.
На шахе был белый тюрбан, свидетельствовавший о паломничестве в Мекку, но в складках тюрбана была укреплена маленькая золотая корона. Одеяние на нем было тоже белое, из гладкой, будто светившейся материи, затканной голубыми и золотыми нитями. Нижняя часть ног была обернута синим, а остроносые туфли – голубые, затканные кроваво-красным. Взгляд у него был отсутствующий, невидящий – воплощение рассеянности и скуки.
– Ты инглизи, – заметил имам, – единственный сейчас инглизи, единственный европеец в нашей стране. Что привело тебя в Персию?
– Поиски истины.
– Так ты хочешь приобщиться к истинной вере? – поинтересовался имам не без сочувствия.
– Нет, ибо мы уже согласны в том, что нет Бога, кроме Него, Всемилосердного, – отвечал Роб, вспоминая с благодарностью долгие часы, которые посвятил его обучению Симон Га-Леви, начитанный купец. – Сказано в Коране: «Я не cтaнy пoклoнятьcя тoмy, чeмy вы бyдeтe пoклoнятьcя, и вы не пoклoняйтecь тoмy, чeмy я бyдy пoклoнятьcя… У вac – вaшa вepa, и y меня – моя вepa!»137
И тут же мысленно напомнил себе, что следует говорить кратко. Без всякого красноречия, простыми словами он поведал, как оказался в джунглях западной Персии и как на него бросился дикий зверь. Робу показалось, что шах начал прислушиваться.
– Там, где я родился, не живут пантеры. Я не имел оружия и не знал, как сражаться с таким зверем.