– Мне было всего семнадцать, когда мы повстречались в Гургандже165. Ибн Сина не намного старше меня, но великий Аллах! – смотреть на него было все равно, что прямо на солнце. Мой отец заключил договор: Ибн Сина станет учить меня медицине, я же буду у него слугой за все. – Аль-Джузджани машинально отхлебнул еще вина. – Я заботился о нем. Он учил меня математике по «Альмагесту» вместо обычного учебника. И я записал под его диктовку несколько книг, в том числе первую часть «Канона врачебной науки»166, по пятьдесят страниц сразу, в те золотые дни.
Когда он уехал из Гурганджа, я последовал за ним, и мы побывали во многих местах. В Хамадане тамошний эмир сделал его своим визирем, но тут взбунтовалось войско, Ибн Сина оказался за решеткой. Поначалу его собирались убить, но, в конце концов, выпустили на свободу. Ему всегда везло, сукину сыну! Потом эмир стал мучиться от колик в животе, и Ибн Сина вылечил его. Эмир вторично назначил его визирем!
Я всегда был рядом с ним, будь он лекарем, узником или визирем. Он стал мне не только хозяином, но и другом. Каждый вечер у него в доме собирались ученики, я читал вслух, по очереди с другими, главы из его труда «Врачевание», а кто-нибудь другой читал «Канон». Реза неизменно заботилась о том, чтобы мы ели сытно и вкусно. Закончив с уроками, мы пили вино, оно лилось рекой, а потом уходили и отыскивали себе женщин. Он из всей компании был самым веселым, а работал играючи. Ах, какие ему доставались девки – загляденье, да еще и в великом множестве! Наверное, он и ублажал их замечательно – ведь и все остальное он делал лучше, чем большинство других. Реза обо всем этом знала, но она сильно любила его, несмотря ни на что.
А теперь, – аль-Джузджани отвел взгляд, – она лежит в могиле, а он чахнет от тоски. Даже старых друзей прогоняет, бродит в одиночестве по всему городу и раздает милостыню неимущим.
– Хаким… – мягко обратился к нему Роб.
Аль-Джузджани вопросительно посмотрел на него.
– Проводить вас домой, хаким?
– Чужеземец! Я хочу, чтобы ты ушел.
Роб кивнул, поблагодарил его за угощение и пошел своей дорогой.
Роб выждал еще неделю, а потом поехал к Ибн Сине среди бела дня. Бросил поводья коня привратнику.
Ибн Сина сидел в одиночестве. В его глазах была умиротворенность. Роб присел с ним рядом, устроился поудобнее. Они то беседовали, то замолкали.
– Вы уже были лекарем, когда женились на ней, Учитель?
– Я в шестнадцать лет стал хакимом. А поженились мы, когда мне было десять – в тот год я выучил наизусть весь Коран, в тот год занялся изучением целебных трав.
Роб посмотрел на него с удивлением и почтением.
– Когда мне было столько же, я изо всех сил учился, чтобы стать факиром и цирюльником-хирургом. – И он поведал Ибн Сине, как его, мальчишку-сироту, взял к себе в ученики Цирюльник.
– А каким ремеслом занимался твой отец?
– Он был плотником.
– Я слышал о европейских ремесленных цехах. А еще я слышал, – медленно проговорил Ибн Сина, – что в Европе очень мало евреев, и в цеха их не допускают.
«Он все знает», – с отчаянием подумал Роб и только пробормотал: – Ну, иногда кое-кого принимают.
Взгляд Ибн Сины, казалось, проницает его насквозь, не причиняя боли. А Роб не мог отделаться от ощущения, даже уверенности, что Учитель разоблачил его.